– Нет без уродства красоты, и красота живет в уродстве, – медленно проговорил я.
– Да! – едва ли не с облегчением выдохнула Эстер. – Бо Джонсон и Мод Александер этого так и не поняли. Я все думаю – как они оделись, как они позировали для той фотографии. Как будто это была игра… или представление. Я не утверждаю, что они играли… но, по-моему, люди их воспринимали именно так. И возможно, они именно так воспринимали друг друга. А мне хочется, чтобы мы – Бенни и Эстер – были настоящими. И чтобы у нас все было по-настоящему. Чтобы мы не играли на публику. И чтобы нас воспринимали как настоящих, реальных людей, а не просто дуэт, красующийся на сцене.
– Рождественские носки и холодные ступни – это по-настоящему? – Похоже, я наконец понял, почему Эстер так трогали и волновали всякие мелочи.
– И дарить мне рождественские носки, и держать меня за руку, чтобы никто не обратил внимания на мои страшные ботинки, и завязывать мне шнурки, и позволять мне прикасаться к твоим гангстерским волосам… это все настоящее! – сморгнула слезы Эстер.
Она сидела обнаженная у меня на коленях, наши тела слились в одно, и мы разговаривали о… носках! Но я прекрасно понял ее.
– Моя левая грудь чуть больше правой, – призналась она, побуждая меня убедиться в этом самому. – А на внутренней стороне бедра – родинка в виде золотой рыбки.
– Я рассмотрю ее через минуту, – поддразнил я Эстер.
– Мои нижние зубы слегка кривоваты, а это ухо оттопыривается сильнее другого. – Эстер прижала кудри к голове, чтобы я это увидел.
Но я все еще не сводил глаз с ее груди.
– А еще у тебя странное пристрастие к высоким каблукам.
Эстер усмехнулась, высунув язычок между своими идеальными губками, прижалась лбом к моему и чуть ли не с мольбой в голосе, погладив большими пальцами мой щетинистый подбородок, проговорила:
– Чтобы мы и в горе, и в радости, в богатстве и бедности… а не как они… Вот чего я хочу. Ты можешь мне дать это, Бенни?
– Я сделаю все, что в моих силах, – пообещал я, содрогнувшись от весомости этих слов.
И когда Эстер снова начала двигаться – неистовая, дикая, – я позабыл о нежности. А когда она потянулась к шнурку, чтобы выключить свет, я не стал ее останавливать, внезапно ощутив – под стать Эстер – потребность в полной темноте.