Я смотрела, как он уходит, и услышала доносящиеся с лестницы голоса после того, как закрылась дверь. Затем раздался стук, и Елена заглянула внутрь.

– Я видела, как ты заходила с перевязанной ногой и на костыле, – сказала она. – Бедняжка, это перелом?

– Всего два пальца на ноге. Небольшой перелом, скоро поправлюсь.

Она кивнула, не прекращая растирать руки.

– Генриетта сказала мне, что слушание было тяжелым для Сойера. – Она склонилась чуть ниже, словно боялась, что Вселенная услышит и ее. – Они ведь не смогут забрать у него Оливию?

– Не знаю, – ответила я. – Есть закон. Своего рода, крайний срок. Если бы Оливия прожила у него в течение целого года, без посторонней помощи, он смог бы вписать свое имя в ее свидетельство о рождении.

Елена усмехнулась.

– Год? Да тут осталось всего несколько недель! Что изменят эти недели?

Я беспомощно пожала плечами.

– Таков закон.

Елена покачала головой, а затем потянулась, чтобы погладить меня по щеке.

– Мы расскажем все судье. Все, что ему нужно. Я тоже приду на следующее слушание. В качестве свидетеля.

Действуя совершенно инстинктивно, я обняла Елену. Она по-матерински обняла меня в ответ, и я почувствовала запах тмина, легких духов, а поверх всего этого – чистейший, детский аромат Оливии. Она все еще была здесь, на одежде Елены, в ее коже.

Когда я отступила назад, заметила в глазах женщины слезы.

– Я люблю эту маленькую девочку. И его люблю, этого славного парня.

– Я тоже. Их обоих.

Лицо Елены вспыхнуло улыбкой, словно солнце, выглянувшее из-за темных туч.

– Видишь? Что я тебе говорила? – сказала она, направляясь к двери. – Дом – это не просто место, где ты живешь. Дом – это люди, что живут в нем.

Елена ушла, и тишина опустилась на меня, оставив наедине с мыслью, которая впилась в меня когтями и никак не хотела отпускать: если Сойер потеряет Оливию, я потеряю их обоих, и этот дом опустеет.