– Ты не спрашивала, когда мы узнаем пол девочки?

Ребекка поднимает брови.

– С чего ты взял, что это девочка?

– Я так чувствую.

– Уоррен, ты бесчувственная свинья.

– Ой, как грубо, – дразню я. – Ты трогаешь ранимые точки моей души.

– Сегодня ты прошёл мимо бездомного и даже не дал ему доллар, ты просто сунул его в карман.

– Почему я должен отдавать деньги, которые зарабатываю потом и кровью в невыносимой жаре и на ногах, не имея возможности прилипнуть задницей к стулу, а он может упасть в любой точке города, бросить на асфальт шапку и просить у меня деньги, имея две руки, две ноги и голову на плечах?

– В жизни всякое случается. Ты же не знаешь, почему он просит милостыню.

– Нет, не знаю, но точно убеждён в одном: он может встать и пойти работать. Ну, знаешь, немножко поднапрячь задницу, чтобы получить деньги, как это делаем мы.

– Представь себя на его месте.

Я закатываю глаза и жму плечами, потому что в голову приходит один вариант:

– Я пойду и возьмусь за первую попавшуюся работу, со временем найду что-то лучше. Не будь такой наивной. После школы я уехал и не просил деньги у родителей. Ни одного сраного доллара. Пусть поднимет свою задницу и немножко поднапряжётся.

Ребекка вздыхает.

– Хорошо, может быть ты и прав.

– Не может быть, а прав, – легонько щелкаю её по кончику носа и кладу ладони на талию.

Ни с того, ни с сего, её лицо приобретает странное выражение, как будто она сердится или расстраивается.

– Что не так?

Её глаза обращаются ко мне, не имея ничего, что намекало бы на радость. Хреновое предзнаменование.

– Ты ничего не говорил друзьям и родителям.