На работе между тем ничего особенного больше не происходило. Хорек-полицейский исправно приходил в офис и по очереди опрашивал сотрудников, но уже к пятнице это перестало вызывать интерес у всех, кроме Инги. Она же жадно ловила каждый слух, каждую сплетню, которые, впрочем, и так в избытке поставляла их отделу Мирошина. Судя по ее рассказам, хорек спрашивал у всех одно и то же: когда Илью видели последний раз, делился ли он какими-то планами, замечали ли коллеги у него депрессию («Неужели они в самом деле думают – самоубийство?!» – ахнула, услышав об этом, Алевтина), есть ли у него близкие друзья, девушка, родственники, с кем он общался на работе. Интересуется ли он прицельно Ингой, Мирошина не говорила, а Инга, конечно, не спрашивала сама.

Поначалу она то и дело проверяла новостные порталы. Вдруг появится сообщение, что в заброшенном военном городке неподалеку от Москвы найдено неопознанное тело? Однако постепенно Инга перестала это делать. Приступ паники, с которым она открывала очередной сайт, был таким болезненным, что она просто не могла больше терпеть. К тому же, если бы такая новость появилась, она бы моментально облетела офис.

В пятницу прошел слух, что якобы телефон Ильи последний раз засекли в понедельник где-то в Рязанской области. Услышав об этом, Инга в первую секунду остолбенела и украдкой полезла в гугл-карты проверять, где находится Тамбов. Оказалось, что дорога туда и в самом деле проходила через Рязанскую область. Значит, телефон сел в пути. Теперь оставалось только ждать, когда его путь отследят до почты и придут за ней.

Когда она раньше представляла себе душевные терзания, через которые проходит преступник, то никак не думала, что они будут такими муторными. Инга рассуждала об этом, глядя в окно по пути на дачу. На полке над ее головой лежала спортивная сумка, в которую она положила рюкзак и куртку. Инга считала, что это должны быть непрекращающиеся острые мучения, но в реальности это скорее походило на ноющую тупую тревожность. Сам поступок по-прежнему ее не тяготил. Инга иногда, набравшись смелости, заглядывала внутрь себя, но так и не могла различить там ни раскаяния, ни сожаления из-за смерти Ильи. Его самого она по-прежнему представляла себе только лежащим лицом в потолок на полу заброшенной комнаты. Инга смутно чувствовала, что за этой картинкой стоял какой-то древний первобытный ужас, но ей удавалось неуловимым образом обходить его стороной. Просто лицо в полумраке, просто серая пыль на полу вокруг. Когда кто-то на работе упоминал Илью, то Инга тоже представляла не его живого, не какой-то определенный момент, а разрозненные части целого – закатанные рукава рубашки, короткие пальцы, сжимающие стакан, торчащие в намеренном беспорядке волосы. Все это по отдельности, опять же, нисколько ее не трогало.