– С чего ты вдруг ударился в религию?

– Не знаю никого, кто побывал бы на войне и не сделал то же самое.

Чичи присела на кровать.

– Это ужасно.

– Я ведь тебя не отвергаю.

– А как еще это можно назвать?

– Я хотел бы остаться.

– Энтузиазм так и брызжет.

Тони рассмеялся.

– Сделай это для меня, – сказал он уже серьезнее. – Я хочу, чтобы все было правильно.

– Да правильнее уже некуда. Я похожа на калифорнийский апельсин, который забыли сорвать. Когда едешь среди апельсиновых садов, их можно учуять уже с автотрассы, и они такие спелые, что если их тем же утром не сорвать, они испортятся. Так и со мной. Я жду, жду… и уже перезрела. Время идет, я наливаюсь соками и тяжелею, и ветка меня уже почти не держит. Она клонится все ниже и ниже и готова сломаться. А я так созрела, что однажды упаду на землю и взорвусь.

– Это смешно, Чич.

– Животик надорвать можно.

– Я хочу поступить с тобой правильно. Окажи мне честь – позволь мне это сделать.

– А тебе-то в этом какая выгода?

– Я вовсе не горжусь тем, как жил прежде. У меня было время подумать.

– Пока ты плавал подальше от женщин? Они ведь так отвлекают от мыслей?

– Ну да. И я подумал о том, каким мужчиной был, и о том, каким хочу стать. Чич, я не был верен ни одной девушке. Ни одной. Только тебе. Я перестал дурачиться и взглянул на вещи серьезно, когда ты согласилась. Я хочу стать тебе хорошим мужем.

– Я за тобой следить не собираюсь, – пообещала она.

– Тебе и не придется следить за мной, в этом не будет нужды. Я стану твоей тенью. Понимаешь, я хочу, чтобы у тебя было все, с чем ты выросла, все твои традиции. Я хочу, чтобы у тебя была футбольная свадьба, живой оркестр, белая фата, а после венчания и мессы пусть все проходят через гостиную твоей матери и глазеют на выставленные там свадебные подарки, как на распродаже в универмаге «Гимбелс». Такие вещи не кажутся важными, пока их у тебя не отнимут. Я знаю, каково это – когда с тобой порывают. В итоге я стал обломком на волнах, водорослями, которые обматываются вокруг перископа, так что ничего не видно.