Справившись с дыханием, Чичи сказала:

– Я хочу видеть моего сына.

Она произнесла это так уверенно, что монахиня не стала спорить и провела Чичи в расположенный в подвале больницы морг. У стеклянной двери морга Чичи остановилась и прислонилась к стене. Она расплакалась и сползла на пол. Монахиня опустилась на колени рядом с ней.

– Вам вовсе не обязательно на него смотреть, – тихо сказала она.

– Нет, я хочу его видеть. – Чичи взяла себя в руки и встала с помощью монахини.

– Его еще не успели подготовить, миссис Арма.

– Я понимаю, – сказала Чичи, собираясь с духом.

В морге они подошли к единственному занятому столу. Монахиня подозвала смотрителя, и тот бережно отвернул простыню. Лицо Леоне было залито кровью, но зубы и нос не пострадали. Он выглядел неожиданно умиротворенным, даже блаженным. Леоне погиб, совершая доброе дело – пытаясь спасти чью-то жизнь.

– Сыночек! – вскрикивала она, целуя и целуя его лицо, пока ей это позволяли.

Время от времени она отстранялась, чтобы посмотреть на сына, запомнить в мельчайших подробностях. Он выглядел так же, как в день, когда вышел из ее чрева, – измазанный кровью; убийственная ирония: в смерти ее ребенок будто только что появился на свет. Но, как и в тот далекий день его рождения, они были вместе, мать и сын, наедине друг с другом.

Этот ребенок никогда не доставлял родителям беспокойства. Он был миротворцем. Возможно, он хотел научиться играть на пианино по каким-то собственным причинам, но Чичи догадывалась, откуда росли корни этого стремления: он искал способ оказаться ближе к Саверио, стать частью отцовской жизни, оставаться рядом с родителями, сначала учась музыке у матери, а впоследствии – терпеливо высиживая часы репетиций, когда Тони пел снова и снова одни и те же песни, а его преданный сын аккомпанировал ему, не жалуясь на усталость. А когда пианино оказалось недостаточно, чтобы проводить побольше времени с отцом, Леоне начал учиться скрипке и так далее, пока не освоил все инструменты в оркестре.

Каждый день своей жизни Леоне старался сблизить членов своей семьи, собрать их снова воедино. Он инстинктивно понимал, что его мать и отец должны любить друг друга, что семья должна оставаться сплоченной, что им надо поддерживать друг друга, действовать вместе – и тогда семья станет счастливой.

– Быть твоей матерью было честью для меня, – прошептала Чичи.

Она опустилась на колени у тела сына и перекрестилась, молясь всей душой, чтобы ее отец поджидал ее сына на той стороне и заключил его в объятия. Ей не было нужды просить Бога принять Леоне в Царствие Небесное: она понимала, что Всевышний лишь ненадолго одолжил ей этого мальчика, чтобы научить их семью – их несовершенную, страдающую от обид семью – находить радость, где это только было возможно, и исцеляться, когда это было необходимо. Он столько сделал для этого за свою короткую земную жизнь, заставляя их смеяться и помогая им видеть друг в друге хорошее.