– Люди верующие считают, что живешь для Бога.

– С этим у меня тоже не вышло, падре. Я человек приземленный. Я просто старался доставлять людям радость. Иногда попадал в яблочко, а иногда взамен благодарности сам получал дротик в горло.

– Разве не со всеми так бывает?

– Ну, не уверен. Чичи видела во мне что-то особенное, и я ей сказал – мол, можешь смотреть на меня в определенном свете, но время от времени этот свет гаснет. Он движется с солнцем и исчезает с луной, так что не особо на него рассчитывай, детка.

– И все же она надеялась на лучшее для вас.

– Уверен, что по сей день надеется. Она, как говорится, оптимистка.

– Саверио, я вас соборовал и принял вашу последнюю исповедь. Хотите причаститься Тела Христова?

Тони вздохнул.

– Это бы обрадовало мою мать.

– А вас обрадует?

– Все, что радовало мою мать, обрадует и меня, – тихо сказал Тони.

Молодой священник открыл кожаный саквояж, в котором лежали бутылка святой воды, склянка с миром, то есть освященным маслом, и небольшая золотая дароносица с освященными облатками.

– Как самочувствие, Сав? – спросила Чичи, входя в палату в ту самую минуту. – Добрый день, святой отец.

Тони поднял глаза на Чичи:

– У тебя совсем седые волосы.

– Я перестала их красить. – Все еще стройная и подтянутая в свои восемьдесят два года, Чичи была одета в черный брючный костюм, на шее нитка белого жемчуга.

– Почему? – прищурился, приглядываясь, Тони.

– По той же причине, по которой ты перестал носить накладку.

– Слишком хлопотно.

– Конечно. Все это обветшало, Сав.