— Прости, дочка, — повторяет отец, сгорбившись в три погибели. Сейчас ему больно. Сейчас мои слова бьют по живому. Но сейчас — это слишком поздно!

— Взгляни на меня, пап, — голос сухой, надтреснутый. Меня душит обида. — Посмотри, что они сделали со мной! Что ты сделал со мной!

Отец поднимает на меня потухшие, воспалённые от стоящих в них слёз глаза. Я вижу в них всё: его сожаление, вину, раскаяние, страх. Только любви в них нет.

— Почему ты меня не любишь, пап? — слова вылетают, обжигая сознание, но ответ мне не нужен, он сделает лишь больнее, как и жалкие попытки отца, убедить меня в обратном. А потому, не дожидаясь, когда Кшинский соизволит подобрать слова, бегу в дом и наглухо запираюсь в своей комнате.

Отец не пытается заговорить вновь, не дежурит под дверью, не просит выйти. Он просто растворяется в пустоте огромного дома, ставшего для меня чужим.

Душ. Чистая одежда. Заново обработанные ссадины. И несколько часов абсолютного покоя с любимой рок-группой в огромных наушниках. Но сидеть в четырёх стенах всё равно невыносимо скучно, да и глупо. А потому, забрав волосы в высокий хвост, спускаюсь на кухню, чтобы перекусить, а затем заказать новый телефон. Но видимо, поесть сегодня мне не дано. Не успеваю открыть холодильник, как вдалеке слышу голоса: неразборчивые, глухие, но явно на взводе. В какой-то момент любопытство перевешивает и, отложив страстное желание сделать себе бутерброд, иду на шум.

Звуки становятся громче. Среди сбивчивых фраз различаю голос отца. Он с кем-то ругается, кричит, пытается что-то доказать. Мягкой поступью приближаюсь к его кабинету, внимательно вслушиваясь в обрывки предложений.

— В чём моя вина? — орёт навзрыд отец. Его голос насквозь пропитан отчаянием и безысходностью. — Скажи мне! Я хотел смерти кому-либо из них? Или я не пытался помочь, хотя мог спокойно отвернуться! Я взял Снежану в жены, сдувал с неё пылинки, исполняя любой каприз, я сына её любил больше, чем собственную дочь! Только ей показалось мало! Чёрт, какой же я идиот! Вам обоим было мало! Что ещё от меня нужно?

— Всё просто, Петя, — ухмыляется собеседник отца, а я каменею, понимая, наконец, кто это. Омерзительный голос Макеева оглушает, лишает дара речи, заставляет окунуться с головой в события минувшего дня! — Ты подписываешь бумаги и с голым задом выметаешься из города, чтобы больше никогда я не слышал твоей паршивой фамилии!

— Только вместе с дочерью! — шипит отец. — Поклянись, что ни ты, ни Кирилл её больше пальцем не тронете!

Но ответ Макеева тонет в ехидном смехе, что раздаётся за моей спиной.