Должно быть, он застонал: ее губы изогнулись в медленной чувственной улыбке, и, не сводя с него взгляда, она обхватила его член своей маленькой ладошкой. Сердце Лахлана, казалось, перестало биться, из груди вырвался хрип, каждая мышца дрожала от нетерпения, когда ее губы сомкнулись вокруг него. «О господи… остановись!»

Она взяла его в рот, такой теплый, глубоко, мягкие розовые губы плотно сомкнулись вокруг него. Ничего более возбуждающего Лахлан никогда не видел. Ожили его самые безумные фантазии.

Он понимал, что следует отстранить ее, и непременно сделал бы это, будь он хоть немного похож на того, каким она его себе представляла, но его протест тонул в безумном чувственном забытьи.

А Белла, явно решив заставить его пасть на колени, была безжалостна и неумолима. Умелые движения ее теплых губ увлекали его глубже и глубже в жаркую пещеру ее рта, ласковые круговые движения языка, нежные мягкие сдавливания рукой в основании сводили с ума. Это было невероятно, головокружительно. Она точно знала, как насладиться его вкусом, как заставить стонать от наслаждения.

Стоило подумать, где и как она этому научилась…

О нет! Лахлан замер. Можно было попытаться ее остановить, но Белла сжала его руками, работая губами и языком быстрее, настойчивее, не оставляя ему выбора. Ощущения были так сильны, что сдержаться невозможно, уже подкатывало такое мощное наслаждение, что не остановиться. Тогда Лахлан схватил ее за волосы и прижал к себе вплотную, проникая в самое горло и громко рыча от удовольствия. «Господи, боже! Да!» По его телу судорога прокатывала волна за волной. Она не отстранялась до тех пор, пока не выжала его до последней капли.

А потом все закончилось. Страсть была, и вот ее уже нет: улетела, оставив его холодным и пустым. Руки Беллы уже не обнимали его бедра, и ночной воздух окатил холодом, когда его покинули теплые влажные объятия ее губ. Со всей неумолимой ясностью он осознал, что наделал, ему стало дурно и стыдно так, что он не осмеливался посмотреть на Беллу. Честь? Нет у него чести.

О какой чести может идти речь, если он вынудил пасть на колени единственную женщину, которая пыталась его полюбить, заставил ее думать, будто хочет от нее только этого. Может, у них еще был призрачный шанс, ведь он вернулся, – а теперь и он исчез.

Однако правда оказалась куда страшнее: лишь дойдя до самого дна, Лахлан осознал, что любит эту женщину.

Да, это чувство он всегда отрицал, над ним смеялся, когда ему поддавались другие, но оно выкристаллизовалось из сумятицы переживаний, которые мучили его с самого начала. Кто мог подумать, что этот голод, страстная тоска, яростная сила чувств, стремление защищать, всепоглощающее желание сделать счастливой и есть любовь? Это никогда не было только плотским влечением – всегда присутствовало настоящее чувство. Он полюбил ее сразу и с самого начала боролся с собой, потому что страшно боялся, что Белла никогда не ответит.