— Сейчас-сейчас. Уже почти в подъезде, — заверила я его.

— Ну-ну, — прозвучало чересчур скептично.

Я скинула и сообщила Артёму, что меня дома заждались и даже потеряли, так что «Прощай-гудбай».

— А, это твой брат-гей? — мгновенно выдал Шер.

Я сконфузилась, припоминая, что у этого парня не глаза, а рентген. И всех он видит насквозь, кроме меня. Вот и тогда, увидев парней вместе, он быстро понял, что к чему. Но не могу же я сдать Егора. Это совсем не по-сестрински, так что придётся соврать.

— Сам ты… — на моём рту очутилась его ладонь, не дав закончить предложение.

— Только попробуй так меня назвать! — громкие яростные слова плюс мечущие молнии глаза а-ля «сейчас прольётся чья-то кровь» выглядели более чем убедительно.

Я собрала всю волю в кулак и прямо в руку ему пробубнила:

— Опфусти.

Он мою просьбу выполнил.

Не сразу, конечно. Для начала ещё с минуту меня глазами пепелил, а потом отстранился и глухо напомнил, что «пати у мэра будет в субботу» и чтобы я «оделась прилично, а не как бомжара с вокзала».

Мы попрощались, я покинула машину и задержалась немного, глядя вслед удаляющемуся на реактивной скорости внедорожнику. Мне почему-то стало очень жаль его. Не Шерхана, не танчика Шеридана, не Артёма, не Тёмыча, не Охренчика, а маленького мальчика Тёмочку, скрывающегося под слоем этих личин, наложенных друг на друга аккуратными добротными слоями художника-авангардиста, решившего изначально изобразить на холсте хрупкого ребёнка, но посчитав свою работу банальной и скучной, он наложил поверх маленького человека людскую зависть, ведь малыш был очень красив и невинен, изучая окружающую действительность своими голубыми, как небесный свод, глазками-озёрцами; зависть породила гордыню, что художник не оставил без внимания — щедро нанеся новый слой, сделав малыша несусветным гордецом, плюющим на всех и смотрящим сверху вниз на лобызающих у его ног скрюченных тел льстивых «убожеств», коими он стал их считать, ведь в нём проснулся адский гнев на них, также изображённый всевидящей кистью художника; вместе с гневом появилась потребность удовлетворять его местью или плотскими утехами, что дарило ему радость, но ненадолго; или же набиванием желудка пищей, которой он ни в коем разе не посмел бы поделиться с нуждающимися, ведь той же кистью стал до непотребства жаден и алчен; но в целом всё это было крайне скучно для получившегося чудовища, так что следующим слоем была лень — всеобъёмлющая и делающая его вальяжным. Последним штрихом в устрашающей картине была чёрная краска, скрывающая в себе море лжи — прямой и скрытой, колючей и мягкой, разрывающей сердце и дарующей успокоение. Мальчуган, некогда светлый ангел, купался во лжи и уплывал всё дальше от берега, где воды были глубже и глубже.