– Да, хороший вы себе рэкет организовали.

– Это не рэкет, мисс О’Хара. Мы хотим излечивать людей. Если мы выпишем кого-нибудь до выздоровления, а через месяц она покончит c собой или причинит вред кому-то другому, – это повредит нашему доброму имени. Если бы у вас была хирургическая операция в обычной больнице и вы пожелали бы выписаться до срастания швов, врач был бы вправе задержать вас. В «Хейвен-Мэнор» мы выписываем человека тогда, когда он готов занять свое место в обществе.

– Да, в доме престарелых.

Он улыбнулся:

– Я думаю, что у вас впереди долгая творческая жизнь. Год или два, проведенные здесь, не пропадут даром.

– Год или два! – Ее затрясло. – Нет! Слушайте, тридцать дней – ладно, если уж я так вляпалась. Но это все!

Он снова улыбнулся:

– Давайте-ка проведем тест Роршаха. Это нам больше скажет.

Нили вцепилась ему в рукав:

– Послушайте, док, ничего я в этих тестах не понимаю… может, эти кляксы покажут, что я совсем ненормальная… но я ведь не такая, как все. Именно поэтому я и звезда. Если быть такой, как все, обыкновенной, моего положения не достичь. Да если вы переловите всех артистов, художников, музыкантов и заставите их пройти ваши тесты – вы же никого из них на волю не выпустите. Вы что, не понимаете, что именно из-за наших причуд мы и есть то, что мы есть?

– Согласен. И все причуды хороши, если они работают на вас. Но они оборачиваются против вас и ведут к гибели, мы обязаны вмешаться и повернуть их вспять.

– Да не хочу я себя губить! Просто все пошло не так. Понимаете, когда вся студия молится на вас много лет, заботится обо всем, прямо по-матерински. Все для вас делают – билеты на самолет достают, речи вам пишут, прессу приручают… даже автомобильные штрафы за вас платят. И постепенно привыкаешь от них зависеть. Начинаешь себя чувствовать так, словно ты без них никуда. А потом, когда тебя выбрасывают, предоставляют самой себе, – это все равно как мать тебя бросила. Это ужасно. Я снова почувствовала себя обыкновенной Нили.

– Что такое «обыкновенная Нили»?

– Этель Агнесса О’Нил, которой нужно за собой прибирать, стирать свое белье и самой устраивать себе жизнь. Для Нили О’Хара все делали другие. Требовалось относиться к ней c уважением. Так и должно быть, если ты настоящий талант, – чтобы можно было целиком сосредоточиться на работе. Поэтому я и голос потеряла – и на работу, и на быт меня просто не хватило.

– Но Этель Агнесса О’Нил когда-то на все это хватало, – сказал он.

– Конечно. В семнадцать лет все можно выдюжить. Терять-то нечего. Начинаешь c нуля, и можно попробовать себя во всем. Сейчас мне тридцать два. За последнее время я не работала, но я что-то вроде живой легенды. Я не могу позволить себе рисковать своей репутацией. Вот поэтому-то я на последней картине в Голливуде просто окаменела. Договор был на одну картину – никакая студия за мной не стояла, не строила мне планов на будущее, не поддерживала. Они меня просто использовали, надеялись быстренько зашибить денег на моем имени. Я изначально знала, что фильм паршивый, и они это тоже знали, но рассчитывали на нем подзаработать. И вот я потеряла голос. Действительно потеряла. Доктор Мэссинджер мне это все разъяснил. Но на студии меня внесли в черный список как ненадежную и не желающую работать – чтобы избавиться от меня, не раскошеливаясь.