– Может быть, они даже включат пожарные гидранты, – продолжает мама. – Моей дочери бы это понравилось.

Я боюсь пошевелиться, не то что заговорить, поскольку не хочу портить момент.

– Очень бы понравилось, да, – отзываюсь я.

Я подхожу ближе и тоже прикладываю руку к стеклу прямо напротив маминой ладони. «Где ты сейчас?» – думаю я. Мир, в котором живет моя мать, – не тот, в котором живу я и остальные люди. Но это не значит, что его не существует. Для нее он вполне реален.

Возможно, впервые у нас есть что-то общее.

Если бы несколько недель назад меня спросили, кто для меня моя мать, я бы не задумываясь ответила: «Обуза, тяжелая ответственность». Кто-то, перед кем я была в долгу. А теперь?

Теперь я знаю: у каждого свое восприятие реальности. Теперь я уверена: в любой кризисной ситуации мы стремимся попасть в то место, где чувствуем себя максимально комфортно. Для моей матери такое место – ее идентификация себя как фотографа.

А для меня – прямо сейчас – это место здесь.

– Ты отлично выглядишь, мам, – шепчу я.

Ее взор затуманивается. Я вижу, как она ускользает от меня. Я отнимаю руку от стекла и засовываю ее в карман куртки.

– Думаю, я могла бы навещать тебя почаще, – тихо признаюсь я. – Тебе бы этого хотелось?

Мама молчит.

– Мне тоже, – говорю я.

Когда я возвращаюсь на парковку перед домом престарелых, пожилой мужчина сидит в своем автомобиле с открытыми окнами и ест сэндвич. Я заказываю такси и, пока жду своей машины, неловко улыбаюсь ему.

– Хорошо провели время? – спрашивает он.

– Да. А вы?

Он кивает:

– Я Генри.

– Диана.