Учащает, ужесточает, усиливает.

— Сейчас второго заделаю, ждать не люблю.

Что-то не похоже на шутку.

Пальцами Кира вроде тянет его плечи на себя, но, оказывается, это единственный способ держаться более-менее ровно. Одна его рука с ее грудью похабно играется, а другая…

… другая по всем чувствительным местам между ног долбится.

Он свою руку явно хочет напрочь мокрой сделать.

— Ну что же ты, — канючит Кира, — обещалкин, второго он сделает. Дай придвинуться хоть.

— Это плохо, что ты разговариваешь. — Он прикусывает мочку ее уха, повторяя за каждым дерганьем собственной руки. — Ты такая милая, когда молчишь. И когда плохо соображаешь.

Ее возмущение оборачивается приглушенным мычанием. Которое нарастает и нарастает. Она грозно хватает его за рубашку.

— Ну что ты, — лепечет она, — ну что же ты.

Рома только усиливает движения, когда она задушенно кончает на костяшках его пальцев.

— Любишь меня, а все равно мучаешь, — дышит он ей в волосы.

— Это сейчас под вопросом, — пыхтит Кира и снова волосы его тянет, — вот эта часть про «любишь».

Он смеется, и резко раскинутые в сторону бедра к краю столешницы придвигает.

— Сейчас проверять будем, — ладонями ляжки ей сжимает, но сразу отпускает, чтобы только на мгновение боль почувствовала.

— Давай, говорилкин, — шепчет Кира, отдышавшись кое-как, — покажу тебе сейчас.

Угроза, видимо, его приводит в восторг. Кира вынуждена обхватить его непослушными руками, когда Рома засаживается на всю длину одним махом. А затем вынуждена выстанывать что-то невнятное на криках, чтобы пережить собственную внутреннюю дикость.

Сердце выстреливает ликующие удары, не перезаряжая.

Карелину нравятся ее трясущееся ноги и он царапает нежную кожу, когда удается на миг хватку ослабить.

Неожиданно дергает ее в полную силу на себя, чтобы съехала со столешницы. Она успевает взвизгнуть, но не успевает испугаться. Стальной хваткой он ее на весу держит, и только хаотично наращивает напор.