— И… ничего? Он ничего не рассказал?

— Три тысячи историй наговорил, естественно, ни одна не имеет отношение к делу.

Рома бросает часы на кухонный стол и уже собирается разворачиваться, как замечает уголок бумаги под корзинкой. Он знает это плетеное нелепие. Почему они забрали уродливое неподобство с нижней квартиры?

— Кира, — предупреждающе тихим голосом спрашивает Карелин, — что это?

Теперь они оба смотрят на белый треугольный край документа под корзиной.

Девушка направляется к столу и неспешно присаживается. Отследив каждое ее движение, Рома снова возвращается взглядом к спрятанному.

— Скрываешь от меня что-то?

Она подпирает ладонью лицо и отвечает не сразу.

— Ну, можно и так сказать, — поводит головой.

Голос обычный, но ровный тон почему-то по всей комнате разносится.

Будто вокруг все затихло одномоментно.

— Предполагается, что ты лучше должна научиться это делать.

— Я замечательно скрываю все, что нужно, — обиженно сопит Кира.

Например, как она уничтожила политическую карьеру его отца через СМИ. Так что, не подкопаешься: чужими руками, чужими словами. Иногда она думает, Роман догадывается. Ловит взгляд его, средоточие в котором лезвием скользит прямо по ее сознанию.

Одним стремительным жестом он выцепляет бумагу из-под корзины и красноречиво смотрит на жену.

Он внимательно читает, сразу глазами срываясь к нижним строкам.

Вскидывает взгляд на нее. Без единого шороха. Всего лишь одно движение — взмах смоляных ресниц.

И снова бегло проходится взором по последним строкам.

Когда он возвращается обескураженным взглядом к жене, Кира уже широко улыбается.

Она поджимает искусанные губы, в попытке утихомирить улыбку, но безуспешно.