— Скажи мое имя, — приказывает он, а приказ не подлежит обсуждению.

— Джереми, — стону я, готовая сказать ему что угодно прямо сейчас.

— Скажи, что в тот первый раз ты хотела меня, не какого-то другого ублюдка, а меня.

Слова застревают в задней части моего горла. Я не уверена, что могу признаться в этом. Я не могу признаться в этом даже самой себе после всего этого времени. Выражение лица Джереми темнеет.

— Значит, пока я преследовал тебя, пировал твоей кровью и трахал тебя до беспамятства, ты думала только о нем?

О ком?

Я все еще качаю головой, потому что мне не нравится, как его ресницы падают на глаза, закрывая выражение лица и скрывая его.

В воздухе раздается щелчок. От пистолета. Он нажал на курок. Святые угодники.

Я не знаю точно, как это происходит и почему, но меня захлестывает сильная волна. Это жизнь, понимаю я, этот прилив дыхания после веры в то, что я могла умереть.

Джереми отбрасывает осколок стекла в сторону, расстегивает джинсы и сжимает в кулаке свой твердый, пульсирующий член.

— Моя очередь, — он вынимает пистолет из меня и засовывает его себе в рот.

Тот же самый пистолет, который весь истекал от моего возбуждения, теперь находится между его губами, и он вылизывает его дочиста. Затем этот сумасшедший ублюдок приставляет его к своему виску.

— Умоляй меня трахнуть тебя.

Дрожь по всему телу проходит через меня.

— Если я это сделаю, ты перестанешь играть с пистолетом?

— Я не просил, Сесилия, и это не гребаные переговоры. Умоляй меня вогнать мой член в тебя и трахать тебя так, как ты хочешь — до конца и без контроля.

Я не могу перестать смотреть на пистолет, приставленный к его голове. Существует пятидесятипроцентная вероятность того, что его убьют. Может показаться, что это хороший процент, но это не так. Далеко не так. Человеку может везти только до тех пор, пока не исчезнет, вот так просто.

— Пожалуйста, — бормочу я.