Санитары помогли внести Дарью в теплый вагон. Платон вложил в суетливые руки санитара узелок с деньгами.

— Не переживай, казак. Каждый день, когда она будет приходить в себя, будем давать ей лекарственное средство. Мы поставим твою жену на ноги.

Прощаясь, Дарья заплакала:

— Мне кажется, что я вижу тебя в последний раз. Родненький, не отправляй меня одну! На все воля божья! Поможет Бог хорошо, а нет — так нет!

Девушка умоляюще поглядела в лицо казака, но Платон был непреклонен.

— Увидимся в Чите, Даша.

Голос Дарьи стих, она говорила почти шепотом. Какая-то смертная бледность появилась на ее лице. Сухие губы девушки едва шевелились. Ей нездоровилось, болезнь сильно обострилась. Красивое лицо девушки исказилось и сделалось некрасивым.

Дарья прощалась как будто навсегда. Синие глаза молили: не уходи. Но слез уже не было, они кончились. От прежней Дарьи остались одни большие глаза.

— Не уходи!

— Жди меня в Чите, — безжалостно отозвался казак.

Она приподняла голову и распухшими сухими губами прошептала:

— Я буду тебя ждать всю жизнь.

Проговорив это, казачка устало уронила голову на подушку.

— Я люблю тебя! — с жаром воскликнул Платон.

— Я тоже только одного тебя люблю.

Перелыгин посмотрел на жену с нарастающей тревогой, затем наклонился, поцеловал ее в холодную щеку и с трудом покинул вагон. Дарья до боли сжала сухие губы, чтобы не закричать ему вслед. Его слова как огнем обожгли девичье сердце. Платону стоило больших усилий, чтобы не вернуться назад.

— Господь, не оставь Дарью в пути, — тревожно пробормотал он.

Санитарный поезд пропал в густых сумерках. В поселке зло залаяли сторожевые псы, переходя на визг.

***

После двух дней отдыха казаки отправились в Верхнеудинск. Вместе с ними отправился Платон Перелыгин. Путь пролегал среди гор, ущелий, узких дорожек и под обстрелами партизан.