Шли месяцы. Антонио и большинство его товарищей по заключению стойко сносили жестокости тюремной стражи. Некоторые из них в прямом смысле слова иссохли от тоски, как это бывает с теми, у кого не осталось в жизни ни цели, ни надежды на перемены к лучшему.

Они занимали себя разговорами о побеге, но предпринявших одну-единственную попытку наказали на глазах у всех с такой безжалостностью, что духу на повторную ни у кого не хватило. Крики неудавшихся беглецов, казалось, до сих пор разносились по двору.

Какое-то время самым отчаянным проявлением их непокорности был отказ петь патриотические песни нового режима, ну или переговаривание во время проповедей, которые их обязывали выслушивать во внутреннем дворе. Наказать могли даже за это. Надзирателям годился любой предлог, чтобы пустить в ход свои утяжеленные хлысты.

Самым страшным из того, что им приходилось переживать за весь день, было, когда зачитывали saca[80] – выкрикивали имена тех, кого завтра должны будут расстрелять. Однажды на рассвете огласили список длиннее обычного. Фамилий было не с дюжину, а гораздо, гораздо больше. Сотни. Стоя там в промозглом холоде раннего утра, Антонио почувствовал, как в его жилах стынет кровь.

Ровно как разум выхватывает из толпы знакомое лицо, так и Антонио расслышал собственное имя среди остальных, сливавшихся в почти неразборчивый гул. После бесконечных Хуанов и Хосе слова «Антонио Рамирес» резанули ухо.

Когда список дочитали до конца, воцарилась тишина.

– Все, кого назвали, – строиться! – рявкнула команда.

Потребовалось несколько минут, чтобы все названные вышли вперед и выстроились в линию. Без каких бы то ни было дальнейших объяснений их всем скопом повели к воротам тюрьмы. В воздухе повисла кисловатая вонь от взопревших в своих грязных рубашках мужчин. Это был запах страха. «Они что, действительно всех нас убьют?» – недоумевал Антонио, едва переставляя трясущиеся от ужаса ноги. Времени для прощаний не было. Взамен те из них, кто успел сдружиться за долгое время совместного заключения, переглянулись украдкой. Остававшиеся смотрели на уходящих с жалостью, но всех их объединяла общая решимость не выказать перед фашистами страха. Это доставило бы тем слишком много удовольствия.

Антонио оказался среди тех, кого вывели строем из тюрьмы и направили в сторону города. Узников нередко переводили из одного места заключения в другое, но чтобы вот в таких количествах – это было необычно. Когда они все большой толпой подошли к вокзалу, им было приказано остановиться. Он понял, что их куда-то отправляют.