Баскские танцы очаровали публику. Миссис Уильямс ухитрилась раздобыть где-то подходящие ткани, и девочки сами соорудили себе костюмы: красные юбки, зеленые жилетки, черные фартуки и простые белые блузки. Они танцевали с куражом, с задором. Публика рукоплескала и просила повторить на бис.

Песням тоже удалось околдовать публику. Нежные голоса, слившись в один, пропели «Анда дисьендо ту мадре», и сердца даже самых черствых зрителей растаяли. Мерседес, ожидавшая своего выхода за кулисами, почувствовала, как к горлу подкатил комок, когда они протянули то последнее слово, «мадре». Они находились так далеко от своих матерей, и все же большинство из них проявляли необыкновенную смелость.

Мерседес закрывала программу. Трудно было представить себе что-то более противоположное наивной простоте баскских танцев, чем фламенко. То, что она показала тем вечером, даже близко не напоминало те бездушные выступления, которые девушка давала на пути к Бильбао. Сюда, в этот зал с протекающей крышей и публикой из англичан, сидящих с непроницаемыми лицами, она принесла всю свою боль и тоску. На ней было красное платье в горох, которое ей много месяцев назад подарил хозяин бара. Мерседес с тех пор прилично прибавила в весе, и сейчас оно идеально облегало ее вновь обозначившиеся округлости.

Даже если бы тем теплым вечером зрители растворились в воздухе, ей было бы все равно. В тот вечер она танцевала для себя. Тех немногих, кто понял это, захватила магия танца. Они жадно следили за каждым выразительным движением и проникались эмоциями, которые она перед ними обнажила. Когда воздух наполнился треском кастаньет, вторившим ритму ее ног, они почувствовали, как у них на затылке волосы встают дыбом.

Других ее выступление привело в замешательство. Оно было странным, непонятным, инородным и вызывало отчетливое ощущение неловкости. Когда танец закончился, с минуту висела тишина. Никто из них никогда не видел ничего подобного. Потом кое-кто захлопал из вежливости. Другие разразились восторженными аплодисментами. Несколько человек встали. Мерседес разделила публику.

Вскоре представления, на которых баски пели и танцевали, а также исполнялось фламенко, снискали широкую славу. О них даже написали в местной газете. Из других деревень и городов юга Англии стали приходить письма с просьбами к беженцам о выступлении. Все приглашения принимались, поскольку гонорар шел на их содержание. Раз в неделю они упаковывали свои костюмы и отправлялись в новое место. Контраст между целомудренностью традиционных баскских танцев и пламенностью фламенко оставался разительным, где бы они ни выступали. Не проходило ни дня, чтобы Мерседес не вспоминала Хавьера. Танцуя, она будто бы заново воскрешала его в своей памяти и снова оживляла любимый образ. Девушка повторяла себе, что ей надо оставаться в форме для их следующей встречи.