Ее взгляд метнулся к его лицу.

– О…

– Что-нибудь еще, кроме «о», любовь моя. Я не хочу делать тебе больно.

Ее лоно полностью растянулось, принимая его, и он еще глубже вошел в нее и застонал, глаза его закрылись.

– Ой, мамочки… – сказала она.

Он снова хрипло засмеялся.

– Солнышко, если ты не скажешь что-нибудь еще, кроме коротких вариаций от «о», я все прекращу.

Ее глаза мгновенно распахнулись.

– Только посмей!

Его брови взлетели вверх.

– Что ж. Это уже немного отличается от «о».

Она положила ладони ему на плечи, погладила мышцы, напрягавшиеся все сильнее.

– Тебе нужны еще слова?

– Они мне необходимы, – мягко ответил он. – Я должен знать, что тебе хорошо.

Она улыбнулась, приподнялась и впилась в его губы долгим поцелуем. А когда он закончился, обвила рукой шею Дьявола, заглянула ему в глаза и произнесла:

– Я хочу все.

И он – какое счастье – начал двигаться. Длинными, неспешными рывками, от которых внутри нее начала закручиваться пружина наслаждения.

– Скажи, что ты чувствуешь, любимая.

Она и хотела бы, но не могла, потому что все слова опять куда-то подевались. Он похитил их поцелуем, и своими прикосновениями, и восхитительно длинным естеством, ласкающим, направляющим, ублажающим ее. Его движения, такие медленные и дивные, прогнали последние следы боли, оставив только вздохи, ахи и безупречный ритм – тот, к которому она с радостью подстроилась.

И как только ей это удалось, он открыл глаза, поймал ее взгляд, и она, увидев в его глазах незамутненное, неподдельное желание, снова утратила все слова. Фелисити потянулась к нему, провела пальцем по подбородку, где шрам выглядел особенно неровным и белым.