Ролло нарубил хвороста для очага, развел огонь. Эмма тем временем извлекла поклажу из мешков. Сегодня у друида выдался день, щедрый на подношения, – мех вина, приправленного травами, мешочек изюма, дюжины две яиц, мед в сотах, добрый ломоть пирога с зайчатиной.

Они сытно поужинали, и Мервин вознес молитву в благодарность богам. Но взгляд девушки не давал ему как следует сосредоточиться. Она ждала исполнения обещания, она буквально сгорала в ожидании.

Лицо Эммы осветилось лишь тогда, когда он достал арфу. Ролло наблюдал за нею с усмешкой, но воздерживался от замечаний, видимо, опасаясь ее спугнуть, как прежде.

Мервин принялся наигрывать на арфе, а потом негромко запел, продолжая незаметно наблюдать за девушкой. Ресницы Эммы медленно опустились, как в блаженном трансе, губы приоткрылись, словно впивая звуки струн. Ролло также склонил свою львиную голову. Мервин знал, что эти дикие разбойники-норманны с особым почтением относятся к музыке и поэзии. В их жестких душах каким-то образом уживается удивительное чутье ко всякого рода гармоническим звукам. Своих скальдов они сажают на пирах на особо почетное место, ибо те, кто обладает поэтическим даром, считаются у них избранниками и даже сам Один с превеликим трудом, хитростью и обманом, добыл для себя мед поэзии. И сейчас Ролло почтительно слушал друида, далеко не всегда понимая, о чем тот поет, но ощущая завораживающее воздействие благозвучных струн. В глазах его появилась умиротворенность, черты лица разгладились, и друид видел иным зрением, что его внутренний свет ровно мерцает.

Эмма слушала, не перебивая, хотя друид пел о том, что претило ей – странствиях души. Когда же окончилась песня, он нарочито положил арфу так, чтобы девушка могла ее коснуться. Эмма затрепетала.

– Наши барды всегда ценили арфу, – заметил Мервин, не глядя на нее. – Христиане в своих храмах поражают верующих иным, пожалуй, более совершенным инструментом – органом. Я слышал его и был изумлен его могучим многоголосием. Но когда душа жаждет музыки, не все ли равно, какие крылья поддержат голос и душу в их полете?

«Возьми!» – мысленно приказал он, глядя в ее расширившиеся глаза.

Девушка повиновалась. Друид не ошибся, полагая, что она обучена играть. Поначалу неловко, точно припоминая, потом все увереннее и прекраснее зазвучала арфа. Безусловно, у Эммы был божественный дар, и каждый звук, казалось, минуя ухо, входит прямо в сердце. И озарялась тьма, окутывающая девушку, и хотя боль и не уходила из ее глаз, но открывались врата ее запертой души.

Огненные точки плясали в ее темных, как у лани, глазах. Эмма смотрела на огонь, словно черпая в нем силу. И вдруг зазвучал ее голос: