Анника закрылась от меня с тех пор, как я трахал ее на диване. С моей рукой вокруг ее затылка и моим членом, разрывающим ее задницу.

Это было два дня назад.

Два дня постоянного молчания и поникших плеч.

С тех пор она не произнесла ни одного предложения, и лучшее, что я получал, это односложные ответы.

Она не бегала со мной по пляжу.

Даже не занималась своим священным балетом. Не притрагивалась к еде, пока я не заставлял ее есть. Молчаливое обращение.

Но это совсем другое, чем когда я молчал. Это было частью моего характера, но то, что Анника решила практиковать, не имеет ничего общего с ее личностью.

Никто бы не обвинил такого раздражающе веселого человека, как она, в молчаливости, но именно такой она была последние пару дней.

Она медленно, но верно падает в темный туннель, в который я не могу попасть.

Вздохи стали ее фирменным языком, а потерянный взгляд — ее стандартным выражением лица.

Каждый раз, когда я пыталась поговорить с ней, она отворачивала лицо в другую сторону. Когда я угрожал наказать ее, она говорила мне:

— Делай, что хочешь.

Всякий раз, когда я прикасался к ней, она отталкивала меня и говорила, чтобы я больше не трогал ее руками.

У меня было такое искушение трахнуть ее, пока она не выкрикнет мое имя, чтобы она знала, что больше не будет выкидывать такие трюки, но что-то останавливало меня.

Смесь отвращения и безразличия на ее лице.

В последнее время она больше склоняется к безразличию.

Люди часто говорят, что ненависть — самое отвратительное чувство, но это потому что они никогда не сталкивались с безразличием.

Когда человек, который держит мой мир на ладони, ведет себя так, будто я ничего не значу.

Как будто меня не существует