— Шшшш. Не борись со мной, — он успокаивает, берет меня за бедро, поглаживает по всему боку, потом живот, потом спину. Его пальцы на моей шее рисуют успокаивающие круги, все нежные и заботливые.

Нехарактерная для него черта. Да, он может быть заботливым, но только после секса, а не во время.

Он сам сказал мне однажды, что умеет брать, но не умеет отдавать, поэтому никогда не задумывался об отношениях.

Не знаю, из-за этого ли знания, из-за того, что он так естественно заботится обо мне, или из-за его приятных прикосновений, но я чувствую, что расслабляюсь, и мои мышцы расслабляются, медленно приспосабливаясь. Я предпочитаю сосредоточиться на том, что он делает меня полной.

Такой полной.

— Такая хорошая девочка, — глубокий голос Крейтона мог бы касаться меня. Или, может быть, именно это слово мне нужно, потому что у меня между бедер капает.

Он держит мой затылок рукой, которая гладила мой бок, и опускает другую, чтобы подразнить мой клитор.

Возбуждение, которое, как я думала, исчезло раньше, возвращается с разрушительной силой.

Когда он начинает покачивать бедрами, я проваливаюсь в шлепки его паха о мою задницу, в звуки хрюканья, стонов, оханья. Шлепок, шлепок, шлепок.

Пот покрывает мою кожу, и я таю в его прикосновениях, в его присутствии.

— Вот так, — его ритм медленный, приятный. — Ты так хорошо принимаешь мой член. В тебе так хорошо. Такая тугая. Такая, блядь, моя.

Из моего горла вырывается стон, и все прежнее напряжение исчезает. Сырое, жгучее удовольствие разливается между моих бедер, и я качаю бедрами, требуя большего.

— Ты хочешь, чтобы я трахал тебя сильнее? Хочешь, чтобы я взял твою задницу и впился в твою девственную дырочку, пока ты не сможешь сидеть несколько дней? — спрашивает он, голос сочится темной похотью, а его толчки становятся все глубже. — Хочешь, чтобы я ворвался в тебя и взял тебя как свою? Потому что именно такой ты всегда будешь, Анника. — Толчок. — Ты можешь выстрелить в меня и убежать. Ты можешь толкнуть меня и уйти. — Толчок. — Но ты — моя девочка, и ты останешься моей девочкой, несмотря на своих гребаных родителей. — Толчок. — Я единственный дом, который у тебя когда-либо будет. Моя кровать — единственная кровать, в которой ты когда-либо будешь спать, так что в следующий раз, когда я скажу, что ты мой дом, ты скажешь, что я тоже твой.

Я задыхаюсь, хнычу и стону, не в силах принять тот груз эмоций, который он вызывает.

Похоть, отчаяние и печаль.

Полная тоска, которая пронзает мои кости, но вместо этого я выбираю впасть в похоть.