Я перевела взгляд на окно. Солнце, словно подыгрывая Митчеллу, вышло из-за туч и теперь освещало застывшие на стекле капли. Но оно было тусклым и меланхоличным, как улыбка суицидника.

Я ничего не ответила. Не знала, что тут можно ответить.

– Давай сделаем так, – предложил Митчелл, коснувшись моего лица. – Я съезжу в город за едой, раздобуду тебе что-то вкусное. Займет полчаса-час, там жуть, что творится. А когда вернусь, ты окончательно придешь в себя и скажешь, что ты решила.

– Я скажу сейчас…

– А я не приму твой ответ сейчас, – сказал он спокойно.

Он на удивление хорошо держался. Или просто начал понимать, что я говорю резонные вещи. К черту эмоции. Это было лучшее, что я могла ему предложить.

– Боюсь, у тебя нет выбора, – сказала я. – Прощай, Митчелл.

Прощай, лучшее, что со мной случалось.

* * *

Митчелл поцеловал меня в лоб, сказал, что не будет прощаться, и ушел. И внезапно в комнате стало пусто. В моем сердце стало пусто. Моя жизнь стала пустой. Черный, невыносимый вакуум заполнил все. Я выбралась из постели и подошла к окну, едва шевеля туго перебинтованными ногами. Я пыталась осмыслить все, что произошло. Я пыталась осмыслить, что между ним и мной все кончено.

В комнате остался едва уловимый запах его одеколона. На моем лбу тлело прикосновение его губ. В сердце засели его слова – все до единого, которые он сказал, пытаясь изменить мое решение. Но его самого здесь больше не было.

Матерь божья, все правда кончено.

Я вцепилась пальцами в подоконник, сглатывая слезы. Воспоминания пролетели вихрем перед моим мысленным взором, и какими же яркими они были. Это было лучшее кино на свете. Вот мы с Митчеллом впервые заговорили, стоя под козырьком дома, идет дождь, его волосы промокли, и еще он смотрит на меня так, будто внезапно узнал во мне знакомого человека… Вот мы с ним впервые оказываемся в одной машине. Снаружи ночь, зато в салоне тепло и тихо, и меня сводит с ума запах его одеколона… Вот мы впервые поцеловались, и мне и жутко, и хорошо одновременно: его близость пьянит, как вино… А вот я впервые оказываюсь у него дома, мне больше некуда идти, немного некомфортно, потому что по большому счету мы едва знакомы, но сердце шепчет, что все будет хорошо. Здесь со мной точно все будет хорошо… А вот Митчелл впервые читает мою статью, сидя на балконе с ноутбуком и тонкой дамской сигаретой: у него закончились свои и он попросил у меня. Он выглядит до того гламурно в эту минуту, что мне хочется смеяться…

А потом – плакать, когда я возвращаюсь в настоящее и вспоминаю, что произошло. Мое лицо, лоб, рот – все перекосила судорога. Я вижу свое отражение в стекле – жуткое, пугающее, застывшее в беззвучном рыдании.