Что если, отказавшись от него, я перерезала тот последний трос, который удерживал меня над пропастью, и сама обрекла себя на погибель?

* * *

Из больницы я вернулась в родительский дом. Моя комната была заставлена коробками. Митчелл по моей просьбе вернул мои вещи, пока меня не было. Я не сразу взялась за эти коробки. Два дня они стояли нетронутыми, как памятники моей прошлой жизни. Картонные гробы, в которых я похоронила наши отношения.

На третий день я открыла одну из них, достала стопку аккуратно сложенной одежды. Я представила, как Митчелл собирает все в коробки, в комнате хаос и страшная тишина, как среди руин города, в котором все погибли. На столе – бутылка виски. Он соберет все вещи, а потом напьется.

Я представила, как он выходит на балкон и зажигает первую за полгода сигарету. Он бросил курить, но плохие привычки никогда не уходят полностью, они просто подкарауливают нас там, где мы упадем.

«Прекрати, – сказала я себе. – Он не будет напиваться или курить. Он справится, он сильный».

Джун позвонил мне однажды, спросил, что стряслось. Митчелл взял отгул на несколько дней и совсем не отвечал на его звонки. Я призналась, что мы расстались. Джун долго молчал. Наконец вымолвил, что уж лучше б коронавирус его подкосил, чем эти новости. Спросил, как я и не нужно ли чего.

– Присмотри за ним, ладно? – попросила я.

– Это само собой, – ответил он.

– Я надеюсь, он будет в порядке, – сказала я.

– Есть такая корейская поговорка, Ванесса: если даже небо рухнет, отверстие, чтобы вылезти, найдется, – ответил Джун.

Я начала посещать психолога после того, как вышла из госпиталя. Ее нашел для меня Митчелл. Написал мне письмо и попросил связаться с ней. Два раза в неделю я приезжала к Софи в клинику на терапию. Это были долгие и непростые разговоры, после которых я чувствовала себя окрыленной и опустошенной одновременно.

Было не просто рассказать о моих отношениях с Дереком и об их последствиях. О моих панических атаках и о том, что произошло со мной в гостинице. Иногда я очень сильно плакала. Иногда злилась. Иногда просто не могла взять себя в руки от отчаяния. Но постепенно эти реакции стали смягчаться, словно, облекая чувства в слова и переживая их заново, я начинала по-другому реагировать на воспоминания.

Осколки стекла, которые я так долго носила за пазухой, начали превращаться в ожерелье из стеклянных бусин. Я по-прежнему была обречена носить их до конца жизни, но хотя бы их края больше не резали кожу.

В целом мне становилось лучше день ото дня. Черная полоса понемногу перетекала в серую – чернила размывались водой. Раны на руках и ногах заживали. Митчелл часто снился мне, и я чувствовала себя рожденной заново каждое утро: он словно незримо обнимал меня ночами…