Брак мамы с Уильямом также сорвался, потому что я испортила нашу репутацию до такой степени, что Анну Рид перестали приглашать куда-либо вообще. Как я узнала? Все просто: мама напоминала об этом при каждом удобном случае.

Мир словно заледенел, превращаясь в огромную темную яму, из которой не было выхода. Моя вера в что-то хорошее просто исчезла. Заявления в полицию, поданные Заком от моего имени, не принесли никакого результата.

На видео была я. Кастила же опознать было невозможно. И посещать его дом тоже никто не стал.

Они лишь пересматривали мое видео, вызывая у меня рвотные позывы каждый раз во время допроса.

Я больше не могла это терпеть. У меня просто не было сил. Дядя Зак настоял на том, чтобы я переехала в Канаду – и я не сопротивлялась.

Постепенно зияющая дыра в моей груди становилась меньше. Я построила для себя новый замкнутый мир, состоящий из учебы, Зака и лабрадора Сэма, который заставлял меня хоть изредка выходить на улицу – помимо университета. Иногда ко мне приезжала Мари.

Я восстанавливалась целых семь лет, пока всего одна встреча не выбила землю у меня из-под ног.

“Скажи мне. Что ты забыла в Англии?”

Я… ненавижу его.

Я так сильно его ненавижу…

– Вы дрожите, – констатирует доктор Уилсон, когда мои пальцы впиваются в бумаги. – Давайте-ка я куплю вам чай.

Через пару минут он дает мне обжигающий стаканчик, и я делаю жадный глоток, чувствуя болезненный ожог на языке.

Это хорошо. Физическая боль гораздо лучше эмоциональной. К тому же, какая-либо боль гораздо лучше пустоты.

И да, я в курсе. Я склонна к самоповреждениям.

А еще я деструктивна. Я сломлена. Я часто жалею себя и безусловно отношусь к мазохистическому типу личности.

Но знаете, что? К черту психоанализ. За семь лет ничего не изменилось. А я пробовала разные методы, включая медикаментозное лечение и полимодальную терапию.

Чтобы не развалиться на части, я всего лишь должна спасти клинику отца, дописать диплом и вернуться в Ванкувер.

Я больше не позволю ему разрушить мою жизнь.