Мара набросилась на нее с объятиями. Кейт крепко прижала ее к себе, наслаждаясь моментом. Она уже и забыла, когда Мара в последний раз по собственной воле ее обнимала.

Дочь давно уже убежала в дом, а Кейт все сидела в машине, глядя ей вслед, сомневаясь в принятом решении. В этом и состояло разрушительное коварство момента и главная трудность материнства: терзаясь чувством вины, рано или поздно начинаешь уступать, снижать планку – сдаться ведь так просто.

И дело ведь не в том, что она не хотела отпускать Мару на занятия. Она просто боялась, что дочь слишком юна, чтобы ступать на эту трудную дорогу. Отказы, коррупция, выхолощенная красота, наркотики и анорексия – вот что ждет ее за кулисами модельного мира. В подростковом возрасте самооценка и образ тела слишком хрупки. Бог свидетель, девочку легко сбить с пути, даже не подвергая ее внешность ежедневной оценке и отбраковке.

Короче говоря, Кейт не боялась, что ее красавица-дочь не сможет ничего добиться в мире подиумов и платьев, приклеенных к груди скотчем. Страшно другое: что она добьется всего, но потеряет детство.

В конце концов Кейт вылезла из машины, бормоча:

– Надо было держать оборону.

Вот уж поистине, гимн всех матерей. Дав слово, она пыталась придумать, как забрать его обратно (хорошо понимая, что это невозможно), когда вдруг зазвонил телефон. Кейт и бровью не повела. За последние несколько недель она выучила одну непреложную истину: девочки-подростки висят на телефоне круглосуточно.

– Мам, тебя! Бабушка, – прокричала Мара со второго этажа. – Только недолго, мне Гейб должен позвонить.

Подняв трубку, Кейт уловила шелест выдыхаемого дыма. Бросив неразобранные покупки, она с улыбкой плюхнулась в кресло и свернулась калачиком под покрывалом, до сих пор хранившим мамин запах.

– Привет, мам.

– Тяжелый день?

– Это ты угадала по тому, как я дышу?

– У тебя же есть дочь-подросток?

– Вот уж я никогда такой не была.

Мама зашлась хриплым, кашляющим смехом.

– Ты, видно, забыла, сколько раз требовала не соваться в твою жизнь и хлопала дверью у меня перед носом.

Воспоминания об этом с годами потускнели, но не стерлись окончательно.

– Прости, мам.

После паузы мама сказала:

– Тридцать лет.