– Хотелось бы мне…

– Чего?

– Быть той, кто тебе нужен. Но я не могу. Ты должна меня отпустить.

– Да как же я тебя отпущу? Прошлого не исправить, но ты все равно моя мать.

– Никогда я не была тебе матерью. Мы обе это знаем.

– Я не перестану возвращаться, – сказала Талли, внезапно понимая, что это правда. Две изломанные жизнью женщины, они все же были связаны странными неразрывными узами. Финальные па этого долгого, мучительного танца ждали впереди. – И однажды ты будешь готова меня принять.

– Как ты умудряешься держаться за эту нелепую надежду?

– Обеими руками. – Ей хотелось добавить «что бы ни случилось», но эти слова, напоминавшие о Кейт, слишком больно было произносить вслух.

Дымка вздохнула и закрыла глаза:

– Уйди.

Талли долго стояла без движения, вцепившись в металлические перила кровати. Поначалу мать лишь притворялась спящей, это было ясно, но в конце концов заснула по-настоящему. Как только в тишине палаты зазвучало мерное сопение, Талли подошла к небольшому шкафу, достала сложенное в несколько раз одеяло. На нижней полке, рядом с аккуратной стопкой одежды, стоял коричневый бумажный пакет.

Укутав мать одеялом до самого подбородка, Талли вернулась к шкафу.

Она сама не знала толком, зачем стала рыться в ее вещах, что хотела найти. Поначалу ничего интересного не попадалось: грязная, сношенная одежда, туфли с прохудившейся подошвой, собранная с миру по нитке косметика в целлофановом пакете, сигареты, зажигалка.

И лишь на самом дне пакета мелькнуло что-то знакомое – завязанная узелком истрепанная нитка, на которой болтались две макаронины и одинокая синяя бусина.

Ожерелье, которое Талли сделала на занятии в воскресной школе и подарила матери в тот день, когда они уехали из бабушкиного дома на старом «фольксвагене». Все эти годы мать хранила его.

Талли не посмела к нему прикоснуться. Боялась, что все окажется сном, что на самом деле нет никакого ожерелья. Она обернулась, подошла к кровати.

– Ты его хранила, – сказала она, чувствуя, как в груди разрастается что-то новое, незнакомое. Вроде бы надежда, но уже не прежняя, по-детски блестящая, – с годами она потускнела, истрепалась, обросла отметинами их с матерью общего прошлого. Но все еще теплилась под слоем ржавчины и пыли. – Ты, оказывается, тоже умеешь держаться за надежду, а, Дымка?

Талли опустилась на пластмассовый стул рядом с кроватью. Теперь у нее появился по-настоящему важный вопрос к матери, и она собиралась добиться ответа.

Постепенно она начала клевать носом и около четырех утра заснула.

Разбудила ее трель мобильника. Медленно и не без труда выпрямившись, она потерла затекшую шею. И вдруг вспомнила, где находится.