– Я слишком ненавидела вас за то, что вы отдали меня.

– А мы вернулись в дом, и я спросил, не приготовить ли нам чай, а Уна сказала: «Зачем?» И эти слова повисли в воздухе. Какой смысл ставить чайник или вставать утром, когда тебя не было рядом? День шел, а Уна все сидела в кухне, глядя в сад, а я сидел в прихожей, глядя на дверь, наверное, с полчаса. Потом она вышла ко мне и сказала: «Джеймс, это очень странно, но все часы вдруг встали. Они остановились без четверти шесть». А я сказал, что сейчас как раз и есть без четверти шесть. А она спросила, утро сейчас или вечер. Вот так оно и началось, Шона. Ее ум возвращался к тому дню, она думала, что ты ушла всего часов на пять или шесть и что уже, должно быть, около полуночи. Я вывел ее наружу, показал на небо, включил радио. Она сказала, что ты ушла несколько часов назад, а на самом деле прошло всего сорок минут с твоего отъезда… Ее ум начал угасать.

– А она была такой умной, так хорошо читала, и вообще… – вздохнула Шона.

– Последний наш разговор состоялся в вечер перед твоим отъездом. Она хотела, чтобы мы сбежали вместе с тобой, сменили имена, может, в Англию уехали бы, начали бы все сначала. Мне пришлось сказать ей, что мы не можем, у нас тогда не останется ничего, и, сколько бы мы ни бегали, нам все равно пришлось бы со временем отдать тебя.

– Она хотела сбежать?

– Да, и я тоже, Шона, но как бы я продал дом, нашел другую работу, обеспечил бы тебя, если бы мы жили под чужими именами? Нас искали бы повсюду, мы ведь превратились бы в похитителей ребенка. А поскольку мы не могли сделать того, что нам хотелось, казалось правильным смириться с тем, что должно было произойти.

– Понимаю, – тихо произнесла Шона.

– И нам разрешили ответить тебе, если ты нам напишешь, но ты так и не написала. Скажи, чем обернулся тот день для тебя? – попросил Бирн.

Шона долго молчала, и он ее не торопил. Она тоже помнила прошлое. Папа всегда ждал, пока ты не соберешься с мыслями.

– Это был летний день, и солнце светило нам в спину, когда мы ехали к Дублину, поскольку оно уже клонилось к западу. Я сидела сзади, а они разговаривали между собой, две женщины. Я не знала, кем они были, не знала, что они социальные работники. Наверное, они были вполне милы. По пути мы остановились в каком-то городке. Они купили мне бургер и чипсы, но я выбросила их, хотя и проголодалась. А потом я вернулась в тот дом, и женщина, которую они называли моей матерью, выглядела ужасно. У нее были длинные растрепанные волосы, явно давно не мытые, и она постоянно курила. Она посмотрела на меня и сказала: «Так и будешь смотреть, как на чужую?» Вот и все, что она сказала, а она ведь не видела меня десять лет.