— Спроси ее, сколько она стоит, — шепнула ему Меча.

Она склонилась к нему, но при этом не сводила глаз с женщины. Макс слегка замялся:

— Это не наше дело.

— Спроси.

Женщина слышала их диалог — он шел по-испански — и угадывала, о чем идет речь. Она переводила глаза с Макса на Мечу, силясь понять. И на тронутых лиловатой помадой губах возникла тень улыбки — одновременно презрительной и поощрительной. Сумка Мечи и ее туфли теперь не имели значения. И больше уже не проводили разграничительной черты. Не отделяли их друг от друга.

— Сколько? — спросил Макс по-французски.

Женщина с профессиональной осторожностью ответила, что это от них зависит. От того, на время или на ночь, а также от предпочтений месье. Или мадам. Она отшагнула в сторону, спасаясь от хлещущих струй, и оказалась в тени, но перед этим через плечо оглянулась на пару, уперла руку в бедро.

— Он — с вами, а я буду смотреть, — ледяным тоном сказала Меча.

— Еще чего! — запротестовал Макс.

— Помолчи.

Женщина назвала сумму. Макс снова оглядел длинные стройные ноги, обрисованные узкой прямой юбкой. И совершенно против воли испытал прилив желания. Нет, его возбуждала не проститутка, а поведение Мечи. На мгновение он представил, как на съемной квартиренке где-нибудь поблизости, на кровати с несвежими простынями он овладевает этим стройным гибким телом под внимательным взглядом голой Мечи. Как, не смывая с себя сокровенной влаги первой, поворачивается ко второй, проникает в нее. Как внедряется и в это тело, которое сейчас так нетерпеливо подрагивает у его плеча.

— Возьмем ее с собой, — требовательно сказала Меча.

— Нет, — ответил Макс.

В номере отеля «Негрони», под дробный стук капель, которые не на шутку припустивший дождь с силой швырял в стекла, они предавались страсти отчаянной и безудержной, похожей на единоборство, страсти жадной и немой, если не считать стонов, вскриков, звуков ударов, — и это молчание лишь порою внезапно нарушалось бесстыдными непристойными словами, прошептанными на ухо. Воспоминание о высокой худощавой девице под фонарем не оставляло любовников, и присутствие ее ощущалось так явственно и зримо, словно она была с ними третьей, словно смотрела на них и подставляла себя под их взгляды, покорствуя их источающим пот и похоть телам, снова и снова сплетавшимся в свирепых объятиях.

— Я хлестала бы ее по спине, пока ты… — шептала Меча, слизывая капли пота с шеи Макса. — Я кусала бы ее и терзала… Да. Я заставила бы ее кричать от боли.

Была минута, когда в неистовстве страсти она неосторожным движением задела его по носу и, не давая унять кровь, вереницей красных капель пятнающую простыни, с прежней яростью впилась в него поцелуем, сама выпачкавшись в крови, от этого, разумеется, пошедшей обильней, будто обезумела от ее вкуса, как волчица, которая рвет клыками добычу, меж тем как Макс, вцепившись в прутья кровати, искал точку опоры, чтобы не сорваться в пропасть с острой грани, стискивал челюсти, глуша рвущийся откуда-то из самого нутра звериный вой, древний как мир. Сдерживал, как мог, неодолимое, бесповоротное, мучительное желание погрузиться до беспамятства в омут этой женщины, тащившей его к безумию и забвению.