– Игги, я только что приехал, и первое, что ты мне говоришь, – что все еще кувыркаешься со своей женой.
– Да, я еще не совсем иссох, – ухмыльнулся Игги. – Но она ж не возражает.
– Ну, если так, то ладно.
– Вот и я о том же. Главная радость супружества. Он у меня еще твердый, как торроне[99]. Сам не верю, а так и есть. А как там твоя женушка?
– Она у меня самая чудесная, Игги.
– Вот и славно.
В монастырской кухне Игги по-хозяйски уселся за стол и закурил. Юная монахиня принялась готовить для них завтрак. Первым делом налила каждому по чашке кофе. Чиро долил в чашки сливок, а Игги положил в свою три ложки сахара. Монахиня поставила на стол тарелки с хлебом, маслом и джемом, стеклянную миску с яйцами вкрутую, нарезала сыр. Убедившись, что ничего не забыла, монахиня удалилась по своим монастырским делам.
– Дон Грегорио… – Игги кашлянул, пряча улыбку.
– Знаю. Сбежал на Сицилию.
– Я сказал ему несколько слов, после того как ты уехал.
– И что именно?
– «Однажды вы ответите перед Богом за то, что сделали».
– Думаешь, ответит?
– Не-а. Наверное, за него молится каждый священник в Риме. У них это заведено, сам знаешь. Они делают гадости, раскаиваются, находят какую-нибудь
– Дон…
– Дон Работяга. Вечно торчит в саду на коленях и молится без продыху. Я у него в комнате был, так там тоже никакого непотребства. Думаю, он ничего себе. Наконец-то нам праведника прислали. Не думал, что такие еще бывают.
Чиро рассмеялся.
– Игги, а я вот не молюсь.
– Ты должен получить все до последней косточки! – Игги помахал сигаретой.