– Надо же, как все запутано, чувак! – заметил один из аспирантов. – Совсем как Гамлет.

– Леди и джентльмены, я все сказал, – ухмыльнулся Уайетт.

Я встала, оставив недоеденный сэндвич.

– Мои извинения, – заявил Уайетт, который вовсе не выглядел виноватым. – Похоже, мы испортили Олив аппетит.

Я откусила еще кусок, исключительно из чувства противоречия, и едва не сломала зуб о камешек.

– Ты ведь должна понимать, что в слове сэндвич[14] содержится скрытый намек на наличие песка, тем более в пустыне, – заметил Уайетт.

Покинув шатер, я отправилась в вади пописать. И уже застегивала штаны, когда за спиной раздался голос Уайетта:

– Олив, валяй, не стесняйся. Можешь не обращать на меня внимания.

– Что ты здесь делаешь?

– Полагаю, то же, что и ты.

Я гордо прошествовала мимо, размышляя о том, может ли член обгореть на солнце и почему Уайетт так меня бесит. За ланчем он, конечно, выделывался, но я это уже проходила, а вот остальные студенты явно считали его забавным.

– Почему ты все превращаешь в шутку?

Уайетт застыл, с руками на ремне.

– Олив, возможно, далеко не все. Возможно, я просто хочу, чтобы меня видели таким.

– Необязательно прямо-таки из штанов выпрыгивать, чтобы оказаться в центре внимания.

– Ты, наверное, слышала, что в честь моего дедушки назвали крыло в Метрополитен-музее, а за моей спиной четыре поколения выпускников Йеля?

Вот уж поистине самовлюбленный кретин!

– Ну и что с того?