Я достал из кармана пиджака пластмассовый футляр, распечатал его, достал шприц и выпустил воздух, а потом наполнил торазином и поднес его к холодной руке Мэтта.

– Так? – наконец-то он меня узнал.

– Да, дружище!

– Я не хотел, чтобы он бил ее, хотел помешать. Честное слово! Я хотел помешать!

– Мэтт, ты ни в чем не виноват. И никогда не был виноват.

– Но почему я не могу поверить тебе, поверить всем сердцем?

– Потому что твое сердце, как и мое… разбито.

Мэтт что-то беззвучно пробормотал, повернулся, выпрямился и, наконец, произнес:

– Любовь – это выбор. Это – решимость. Ведь она нам твердила всю жизнь, что «любовь – это как река: она втекает в тебя, течет в тебе и вытекает, как река. Если ты попытаешься остановить ее течение, она обойдет тебя и найдет себе другое сердце и пробьется на свет через него». Но к Рексу это не относится. Он выстроил вокруг своего сердца бастион, который не смогло бы разрушить никакое орудие. И поэтому сейчас от него, по сути, не осталось ничего, кроме грязи и костей, и потребовался бы святой Илия, чтобы возродить все это к жизни.

Мэтт с трудом сглотнул, словно проглотил нечто горькое, но продолжил:

– Да, она оказалась права: наша потребность любить нашла выход и обвилась вокруг нее. Ее любили десять человек, а Рекса не любит никто. Он – Мертвое море, а она – Ниагарский водопад.

Вечерний мрак проник в церковь, низкие тучи заслонили небо, не давая пробиться лунному свету, и по новой крыше, сооруженной Мэттом, заколотил мелкий дождь, ласковый, как давным-давно забытая колыбельная. Начавшийся тихо и мягко, дождь вдруг усилился, как мощная симфония. Мэтт задремал, дыхание его стало глубоким, а я посмотрел на шприц: нужно было вколоть торазин! Я зажмурился и прошептал: «Но где же человек может найти исцеление, когда вокруг столько руин? Как он сможет найти любовь на месте развалин, поросших сорняками, развалин собственной души?»

«Вот именно здесь, дитя, именно здесь».

Я ввел иголку в плечо Мэтта, швырнул шприц на пол и наблюдал, как он катится по полу церкви и, наконец, закатился под церковную скамью. Свернув конец спального мешка наподобие подушки, я подсунул его Мэтту под голову и взглянул на алтарную ограду: параллельные линии, когда-то прочерченные здесь мисс Эллой, бросились мне в глаза. Я пересел и прислонился к ним спиной.

«Что тебя беспокоит, Так?»

– Мне уже тридцать три года!

«Дитя, лучше кричи во гневе, но не оставайся равнодушным».