– Дело плохо, – улыбается Леон. – У нас тут первая любовь.

– А где чемодан Эви? – вспоминает Кэтрин.

– В машине, – спохватывается Гэри. – Сейчас принесу.

– Уверены, что не хотите оставить и Мисси тоже?

– Пусть они отдохнут друг от друга, – отмахивается Пайпер, – тем более Себ и Стефани ее обожают.

– Куда в этот раз? – спрашивает Зои.

Она заканчивает с перцем и тянется к моркови, которую бросила Кэтрин. Раз уж давление не позволяет ей долго ходить, стоять или вообще находиться на ногах, пусть от нее будет хоть какая-то польза.

– Филиппины, – отвечает Пайпер. – Нам нужно тепло, пляж и ничего не делать.

Здорово они придумали – раскидывать дочерей по разным семьям, заново переживая собственный медовый месяц. Зои иногда кажется, что стоило соглашаться на детей раньше – теперь они будут самыми младшими в семье, и когда подружатся со старшими, пройдет лет двадцать.

Пока они распихивают детей по углам, а еду в духовку, на пороге успевают появиться Эдвардсы. Джек с легкой проседью, но такими же горящими глазами, как и всегда, а Флоренс – с тихим спокойствием в мягкой улыбке. Из них годы ей больше всех к лицу – оно дооформилось, стало окончательно колумбийским, словно Флоренс приняла себя и свою идентичность. Это же касается и фигуры.

– Привет! – Она обнимает Гэри. – Ничего себе ты раздобрел. Откуда ты взял живот?

– Фло, – возмущенно округляет глаза он и поворачивается к Джеку, – это ты ее надоумил так говорить?

– Не волнуйся, он тебе идет.

– Как мне мой зад, – смеется Флоренс.

Она и правда округлилась. Джек тут же обхватывает ее за бедра и тянет на себя, целуя в щеку.

– Божественный зад, – подмигивает он.

– А я тебе говорила, что пузо заметят, – язвит Пайпер, вынося тарелки в гостиную.

– Это не пузо, – возражает Гэри, – а комок нервов! Вспомни, с кем я живу.

Между Джеком и Флоренс протискивается пятилетний Рауль, которому пришлось самому раздеваться. Он устало вздыхает, оставляет матери свою курточку и по очереди обходит каждого из них, здороваясь и снисходительно позволяя себя обнимать.

– Добрый день, дядя Леон, – заканчивает он. – Мама!