Когда я вышла, Култи стоял у стены и сверлил Женевьеву с остальными девчонками прожигающим до костей взглядом. Я не собиралась спрашивать, что он делал. Просто вскинула брови, а перед тем, как уйти, обернулась на них через плечо и бросила одно-единственное:

– Пока.

«Успехов», – мысленно добавила я. Мне бы они точно не помешали.

– Пойдем, – пробормотал Култи, проводя меня мимо толпы репортеров, кучкующихся у выхода.

Он расталкивал их плечами, а я шла следом, и меня не волновало, что стоило бы им что-нибудь сказать. Путь до его машины, казалось, растянулся на целый год.

Я забралась в салон первой, а Култи сел следом, прижимаясь ко мне крепким телом. Его рука легла мне на плечи и прижала к широкой груди. И все. Это единственное, что он сделал. Не сказал успокоиться и не расстраиваться. Не сказал, что все будет хорошо. Култи просто обнял меня и не отпускал, пока мы не добрались до моей квартиры.

Не говоря ни слова, мы поднялись по лестнице, и он открыл дверь. Бросил сумку на привычное место. Я сказала, что пойду в душ. Следующие несколько минут прошли как в тумане, и на душ мне потребовалось больше времени, чем обычно. Я очень гордилась собой, что не расплакалась снова. Нет, взрослые мужики рыдали, когда проигрывали, – чем я хуже?..

Только я не ребенок.

На стадионе наплакалась.

Не конец света. Серьезно. И я буду повторять это, пока не поверю.

Когда я все же выползла из ванной, Култи ждал на кухне. Он оглянулся на меня через плечо, соскребая что-то из сковородки на две тарелки.

– Садись.

Усевшись на стул у кухонной стойки, он придвинул мне тарелку с овощами, нарезанными сардельками и рисом. Мы молча принялись за еду. Мне было грустно и довольно паршиво, а он, видимо, давал мне похандрить в тишине. Надо было потом спросить, как он справлялся в таких ситуациях.

Когда мы доели, Култи забрал тарелки и поставил их в раковину со слабой мрачной улыбкой. Он ушел на диван, оставив меня на кухне одну. Я не знаю, сколько просидела там, но когда настрадалась – встала и вышла в гостиную, где застала Култи за дешевым сборником судоку. Заметив меня, он отложил его в сторону.

И притянул к себе на колени.

Все случилось так быстро, что я даже понять не успела. Его губы коснулись моих, уже приоткрывшихся в предвкушении.

Но эта доля секунды не шла ни в какое сравнение с тем, что последовало за ней. Прижавшись ко мне в теплом мягком поцелуе, он настойчиво провел по нижней губе языком. Я сделала то, что на моем месте сделала бы любая: я приоткрыла рот. На языке защипал привкус мятной жвачки, когда он скользнул по нему своим – первый раз, второй, третий, снова и снова, требовательно и жадно. Он прижимал меня к себе, и поцелуи становились все глубже, грубее, почти переступая грань боли. От них веяло голодом.