Я уже давно добавляю штрихи к этому эскизу на руке, но у него нет определенной темы. Просто случайные изображения, темные линии, хаотичные завитки и острые края. Я делаю это всякий раз, когда чувствую, что теряю контроль. Я глубоко вдыхаю, жужжание машинки и прикосновение иглы помогают мне сосредоточиться на моменте. Я наблюдаю, как черные чернила впитываются в кожу, оставляя резкие темные линии.

Время от времени я останавливаюсь, стирая излишки чернил и сверяя новые штрихи со старыми, дабы убедиться, что это именно то, чего я хочу. Некоторое время я работаю в тишине, теряясь в жужжании и острой боли от иглы. Затем мое внимание привлекают шаги, и когда я поднимаю глаза, в дверях стоит Уиллоу.

Она просто стоит и смотрит на меня своими большими карими глазами, а я возвращаюсь к татуировке, стараясь не обращать на нее внимания. Но это, как всегда, невозможно. Одним своим гребаным присутствием она вытесняет себя на передний план в моем чертовом мозгу, и напряжение в комнате нарастает с каждой секундой.

Уиллоу наклоняет голову, ее взгляд скользит по моей коже, рассматривая другие татушки, которые у меня имеются. Я без рубашки, так что великое их множество выставлено на всеобщее обозрение, и я почти физически ощущаю ее взгляд.

Я уже почти готов сказать ей, чтобы она либо сказала что-нибудь, либо убралась отсюда к хренам, когда она, наконец, тихонько заговаривает:

– Кто такая Диана?

Из всех гребаных вопросов этот?

Имя вытатуировано у меня на руке, и в голосе Уиллоу слышится нечто похожее на ревность, будто она думает, что это имя моей любовницы или что-то в этом роде. Я жду, что меня захлестнет волна раздражения при мысли о том, что она думает, будто имеет право решать, чьи имена я вывожу на своем теле, но вместо этого испытываю небольшой прилив удовольствия.

Она хочет иметь на меня какие-то права, пусть и неосознанно, и какой-то части меня это нравится.

– Диана была нашей мамой, – наконец выдавливаю я из себя, отвечая на ее вопрос.

– Оу, – тихонько произносит она, и тогда я поднимаю на нее взгляд, покусывает нижнюю губу. – Вик и Рэнсом немного рассказали мне о ней. Похоже, она была удивительной женщиной. Рэнсом сказал, она была святой.

Я стискиваю зубы. Меня раздражает то, какие чувства вызывает во мне Уиллоу. Обычно я лучше себя контролирую, но что-то, не знаю, может, интонация в голосе, когда она говорит о моей матери – еще одном слабом месте в моем сердце, – заставляет эмоции выплыть наружу быстрее, чем я успеваю их подавить.

– Да, – отвечаю я хриплым голосом. – Она была самой доброй женщиной во всем этом чертовом мире. И посмотри, к чему это ее привело.