Иногда он смотрит на старые фотографии, где мы все вместе, и тихонько спрашивает: “А папа какой был?”

И мне приходится выдумывать что-то нейтральное, невинное. Просто чтобы не ранить ребенка.

Он ведь ни разу не видел отца вживую. Не слышал его голоса. Не знает о его подлостях.

И не узнает. До тех пор, пока мой сын не вырастет. Пока он не будет готов услышать правду.

— Ну всё, родные, я пошла! — Кристина напоследок кружится перед зеркалом, а затем хватает сумочку и чмокает меня с бабушкой в щеку. — Не скучайте тут без меня!

— В одиннадцать чтобы была дома как штык! — кричу ей вдогонку.

— Ну, блин, ма-ам, мне уже восемнадцать!

— А мне всё равно. В одиннадцать и ни минутой позже, — говорю нарочито строго. — И напиши, когда доберешься до места.

В ответ доносится лишь веселое мычание, хлопок входной двери, а затем тишина на миг накрывает дом.

Я смотрю в окно, как Кристина садится в машину к парню, и сердце сжимается. От счастья, от гордости... и от легкой грусти.

Да… Моя девочка уже совсем взрослая.

— Красавица-то какая выросла, — тихо шепчет мама, глядя вслед удаляющейся машине. — И умница. Золотая медаль… Кто бы мог подумать!

— И в кого она у нас такая? — приподнимаю я бровь, лукаво прищурившись.

— Уж точно не в того прощелыгу, — отрезает мама, явно намекая на отца Кристины, и в ее глазах на мгновение вспыхивает давно погасший уголек злости.

Я киваю, но где-то в глубине памяти всплывает образ, стертый временем, но не забытый сердцем. Лицо, которое я не видела уже восемь лет.

Захар.

Вспоминаю, как он стоял тогда передо мной на коленях, молил о шансе, обещал горы свернуть….

Иногда я слышала краем уха, что Захар продал всё свое имущество и уехал куда-то почти сразу после того нашего последнего разговора.

Восемь лет назад.