– Это что надо сказать человеку, чтобы он нож себе в лицо воткнул?

– Ты недооцениваешь силу человеческих комплексов, солнце, – пожимает плечами Виктор. – А может, это какая-то акция протеста, не знаю, массовая истерия.

За окном становится совсем темно, свет фонаря дрожит, и в его движениях всплывают и исчезают могильные плиты. На секунду мне кажется, что собственное отражение в зеркале искажается. На меня смотрит некая злобная версия. Она скалится кровавой улыбкой, плавая между алых цифр.

Я встряхиваюсь и спрашиваю:

– Возможно, это что-то в духе секты «Храм народов»? Они все совершили массовое самоубийство, а их было около тысячи человек.

– Сейчас меня волнует другое. – Шестирко сужает янтарные глаза и пропускает между пальцев свою русую челку, как всегда бывает, когда ему не нравятся собственные догадки. – Почему криминалист не сказал о подозрении на суицид? Он должен был заметить такие детали.

Виктор, не поднимаясь с пола, подносит к уху телефон и кому-то звонит.

– Сла-а-авик, зайка ты моя проспиртованная, как оно?

Я слышу, что Славик на линии громко чертыхается в ответ.

– Ладно, ладно тебе, – смеется Виктор, – скажи мне лучше вот что… Убийства Кровавого Фантома. У нас тут новый труп, знаешь ли. Ну да, да, ты в курсе, ага. А ты в курсе, что окончательно пропил мозги? – Снова чертыханья в трубку. Виктор резко садится, сдавливая телефон в руке. – Да потому что, придурок, это самоубийства! Как ты мог не заметить?

Шестирко начинает повышать голос. Когда он злится, его голос становится поистине диктаторским и люди вокруг разбегаются по углам, однако неожиданно Виктор замолкает. Словно слова застряли у него в горле. Он молча слушает эксперта, после чего тихо выговаривает:

– Я понял.

И отключает звонок.

– В чем дело? – волнуюсь я.

– Фурса, – презрительно выплевывает Виктор. – Когда эксперты говорили ему про суицид, он высмеял их и убедил, что это убийства. Ну, Илларион… попадись ты мне в руки.

Я чувствую, как по моему лицу растекается бледный тон. Любое упоминание Фурсы – и в груди прокручивается ноющий винт.

Он жив. Он жив. Точно жив.

– Зачем ему скрывать самоубийства?

– Он взяточник, – сухо отвечает Виктор себе под нос. – Как вариант: кто-то закрыл ему глаза долларами.

– Ты сможешь доказать всем, что это суицид? – Мой голос звучит плаксивее, чем я хотела, но вопрос слишком важен, сдержать эмоции не получится.