– Профессиональная деформация, – пожимает плечами он, надевает перчатки и роется в документах на полке шкафа, беззаботно посвистывая.

Убитый мужчина одет в серый костюм и лежит на бежевом паркете, из-за чего кровь особенно бросается в глаза. Вся комната кажется бледной и мертвой. Начало кладбища на заднем дворе закрепляет дух смерти, пропитавший это место, он давит на меня, хочет проглотить.

Я решаю сосредоточиться на жертве.

Сев на корточки, рассматриваю тело. Стараюсь не смотреть на лицо, потому что вид выколотых глаз – выше моих сил.

Нож под ребрами точно принадлежит самой жертве. По пути я успела заметить набор таких же ножей на кухонном гарнитуре.

– Его руки, – указывает Виктор, опускаясь рядом. – Все в крови.

Он так резко оказывается в двадцати сантиметрах от меня, что я едва не теряю равновесие и не шлепаюсь прямо на труп.

– Не надо падать к нему в объятия, солнышко, поверь, он не в твоем вкусе. Слишком… вялый.

– Очень смешно. – Я фыркаю. – И, естественно, его руки в крови. Когда тебе выкололи глаза, ты определенно будешь хвататься за лицо.

– Да, но такое чувство… не важно. Смотри, – Виктор кивает на зеркало, – цифры. В прошлый раз они тоже были.

Я подхожу к зеркалу и, кроме цифр, вижу на нем слово «ясйакоп». Цифры раскиданы, как на шахматной доске. Пять. Двадцать девять. Четыре. Семнадцать. Девятнадцать. Тридцать четыре. Четыре. Двенадцать.

Какая-то бессмыслица.

– Я могу предположить, зачем он пишет «Покайся», хоть и зеркально, но что за математика?

– Пока не знаю. Ясно только, что убийца выбирает тех, кто в чем-то виновен… по его мнению.

– Как и «Затмение», – замечаю я.

Взгляд янтарных глаз находит мой на долю секунды, прежде чем их хозяин принимается исследовать пространство под кроватью.

– Да, но «Затмение» выбирает тех, кто избежал наказания благодаря, скажем, деньгам или связям, – кашляя от пыли, поясняет Виктор. – А этот человек работал обычным врачом. Он не похож на тех, кого убивают наши вигиланты. Нецелевая аудитория, так сказать.

– Врачом? В поликлинике?

– Ага. – Шестирко выбирается из-под кровати, поправляет торчащие русые волосы. Напоминает домовенка Кузю. – Он врач-кардиолог. Одинок. Двенадцать лет назад похоронил дочь и жену, которая и задушила ребенка, а потом покончила с собой. Хотя я не верю в эту историю. Мне показывали дело, там что-то не сходится. Так, что еще? Память стала как у старика, ни хрена не помню. Ах да, живет рядом с кладбищем, эм, жил вернее, да… где семья и похоронена. Соседи говорят, что он каждый день сидел над их могилами.

Виктор фотографирует зеркало и труп.