Годы были к нам добры. Теперь уже я учу своих детей играть на скрипке, настаиваю на важности длинных нот и гамм, заставляю их читать точки и считать линейки и без устали напоминаю, что музыку у них не сможет отобрать никто. Они, конечно, не слушаются – как и я в свое время, – но когда они играют, я слышу, как над струнами встает вся моя жизнь и жизнь моей семьи. В этом дядя Феликс тоже оказался прав.

Анджело преподает историю и теологию в маленьком колледже на севере Нью-Йорка. Теперь он профессор Бьянко, и это звание ему идет. Но хотя он знает о религии больше, чем любой из известных мне людей, у него все равно остается миллион вопросов.

Я лишь улыбаюсь и качаю головой, когда он углубляется в хитросплетения догм или в очередной раз переживает разочарование в доктринах.

– Есть только две вещи, которые я знаю наверняка, Анджело Бьянко, – говорю я ему, как говорила уже десятки раз, но он все равно притворяется, будто заинтригован продолжением.

– Расскажи мне, – просит он. – Что это за вещи?

– Во-первых, никто не знает природы Бога, – отвечаю я, важно поднимая палец.

– А во‑вторых? – спрашивает он с блеском в глазах.