Старшие О'Тулы и Робби зафыркали, а Оэн пропищал:
– Мама вовсе не старая!
– Я не старая, родной, у меня вообще возраста нет. Томас смутился, но девицы О'Тул стали просить:
– Пожалуйста, доктор Смит! Расскажите стих! Очень интересно!
Тогда Томас встал, уперся ладонями в столешницу и начал более торжественным тоном:
Когда зеркал привыкнешь избегать И старость назовёшь своей сестрой…Снова сдавленное хихиканье и недоуменное переглядывание О'Тулов. Что до меня, мое сердце таяло. Одно дело – знать стихотворение наизусть, и совсем другое – слышать из уст любимого.
С нездешней снисходительностью Томас дождался, пока О'Тулы переварят уже наконец слово «старость», и начал третий заход.
Когда зеркал привыкнешь избегать И старость назовёшь своей сестрой — Не прежде, – эту книжицу открой: Твоих очей былую благодать Надёжно хлипкий переплёт хранит. Красы твоей блистательный зенит Влёк многих – но единого влекла Печать бездомья посередь чела.После первой строфы за столом даже дышать боялись. Я заметила: у Мэгги О'Тул губы дрожат, а глаза подернуты влажной дымкой. Ничего удивительного: от стихотворений вроде этого зрелые женщины и даже древние старухи вспоминают себя юными.
Декламируя, Томас переводил взгляд с одного лица на другое, но я-то знала, о какой печати бездомья он говорит. Перед третьей, последней строфой Томасу пришлось вдохнуть поглубже:
Теперь, покуда сон не одолел,