– А я люблю тебя, Томми, дитя Дромахэра!

Грудная клетка под моим ухом содрогнулась от сдавленного смеха.

– В самую точку! Томми, дитя Дромахэра, – это я и есть. Никем другим не стану.

– Принцесса Ниав дуру сваляла. Надо было объяснить бедняге Ойсину, что с ним сделается от прикосновения к ирландской земле…

Я еще не договорила, когда Томас взялся расплетать мою косу. Его длинные пальцы с нежной осторожностью отделяли одну кудрявую прядь от другой, щекотали ими, как кисточками, мои плечи. Я едва не мурлыкала.

– Наверно, Ниав хотела, чтобы Ойсин сам сделал выбор, – возразил Томас.

Понятно: этого же он добивается от меня, только прямо не говорит. Якобы не давит, хитрюга.

– В таком случае Ниав следовало толком объяснить, чтобы Ойсин знал, сколько на кон поставлено.

Я коснулась губами Томасова горла, и он замер, дыхание затаил. Неплохая реакция. Повторим и закрепим результат.

– Дражайшая Графиня, мы с вами копья ломаем о волшебную сказку, – прошептал Томас, забыв, что моя коса еще не расплетена.

– Нет, Сетанта. Мы в волшебной сказке живем.

Томас переменил положение – теперь я была снизу; вдохнул в сказку дополнительную толику волшебства и одновременно приблизил ее к реальности. А может, он приблизил реальность к сказке. Он целовал меня – и по спиралям вселенского веретена я поднималась всё выше, выше, выше, а дойдя до середины, начала плавный, блаженный спуск – тоже кругами, которые сужались, пока не сжались до точки. И этой точке нашелся приют – сердце Томаса; дом, кров, родной берег – всё вместе.

– Томас! – простонала я, не отнимая рта от его губ.

– Что? – отозвался он и губами, и всем телом, будто был струной арфы, будто я играла на нем.

– Я хочу остаться.

– Энн!

Звук получился гулкий, мой рот – вроде колокола. Томас проглотил мой вздох, очередным восхитительным телесным порывом отмел мои страхи.

– Да?

– Не уходи!

* * *