Оэн сник. Еще бы – такие славные гости уезжают. Конец веселью, значит.

– Док, возьми меня с собой, – канючил Оэн. – И маму тоже!

Томас отказался. Обещал не задерживаться в Дублине. Захват здания Четырех Судов свидетельствовал об эскалации конфликта между сторонами и грозил кровопролитием. Увы, я не помнила деталей и, следовательно, не могла отговорить Томаса от поездки. Знала только, что здание взорвется. Огня и грохота будет много – шарахнут все похищенные боеприпасы. Люди погибнут, хорошие люди. Но детали – время взрыва, количество жертв – испарились из моей памяти.

– Майкл меня справедливо упрекнул, – произнесла я. Мы были в кабинете, Томас закрывал чемодан. – Я не тем поглощена. Больше усилий надо было приложить. Отдельные даты и события – будто вспышки в моей голове. Даже ночью покоя не дают. Зато другие – как провалы. Мне следует их помнить, а я не помню. Постараюсь исправиться.

– Такие выпады, как нынче, Мик позволяет себе только с близкими людьми, – успокоил Томас. – Можешь считать его упрек признаком особого доверия и дружбы.

– И поэтому ты его чуть взглядом не испепелил? Еще минута – и в ухо ему заехал бы?

– Это другое. Мик может доверять тебе или не доверять, но хорошие манеры никто не отменял.

– Свирепый вы, оказывается, доктор Смит.

Томас наконец-то справился с замками и шагнул ко мне. Выражение лица было плутовское.

– Графиня, вы ничего не хотите сообщить вашему законному супругу?

Он оказался так близко, что мои соски коснулись его торса. Я едва не застонала. Захотелось одновременно обнять Томаса и защитить грудь. Томас поцеловал меня в макушку. Его ладони скользнули мне на бедра и выше, большие пальцы чуть надавили на два набухших конуса грудей.

– Для тебя любое прикосновение болезненно. Ты расцвела. И у тебя с января не было регул, – прошептал Томас.

Насчет «любого» прикосновения он ошибся – на это конкретное всё мое существо откликнулось совсем не болью.

– У меня вообще цикл нерегулярный. И я никогда не беременела – откуда мне знать наверняка? – Я сама не понимала, почему столь упорно запираюсь.

– Зато я знаю наверняка, – произнес Томас, взял мое лицо в ладони и поцеловал – благоговейно и без всяких эротичных штучек, словно дитя находилось у меня во рту, а не во чреве.

– Как же я счастлив, Энн! Скажи, это дурно – быть счастливым, когда весь мир с ног на голову перевернулся?

– Нет. Мой дедушка однажды назвал счастье способом выразить благодарность Всевышнему. Благодарность не может считаться чем-то плохим.

– Интересно, сам-то он от кого эту мысль перенял?

Томас говорил шепотом. Глаза его сделались совершенно синими – смотреть было больно, не смотреть – невозможно.