Десятая госпожа кивнула и поднялась со своего места. Подойдя к одному из опорных столбов беседки, она устремила взгляд на строгий, торжественный Запретный город, раскинувшийся под искрящимся снегом, и тихо проговорила:

– Все эти дни я беспрерывно плакала. В начале месяца Его Величество лишил наш род наследственного титула циньвана Ань. Как выразился Его Величество, при жизни мой дед «всегда имел скрытые неблаговидные намерения, полагался лишь на помощь старших и всякий раз обращался к Нашему покойному отцу». Также Его Величество порицал моих дядюшек, говоря, что они «сражались друг с другом за власть и бесчинствовали, угождая и используя протекцию». Указ Его Величества звучит так: «Титул циньвана Ань больше не будет передаваться по наследству. Всех подчиненных им нюручжаньгиней отозвать, а затем отдать в подчинение к циньванам Лянь и И». Не прошло и нескольких дней после обнародования того указа, как в чем-то провинился восьмой господин и всех нюручжаньгиней, что должны были стать его подчиненными, отдали тринадцатому господину. Теперь моя старшая сестра с восьмым господином то и дело оказываются в чем-нибудь повинны и в любом поступке находится причина для недовольства. В прошлом месяце Ци Эрса, помощник командира знаменного корпуса, доложил императору о том, что в Маньчжурии были проведены чересчур роскошные похороны. Его Величество тут же упрекнул восьмого господина в том, что «и прежде Юньсы, циньван Лянь, начисто промотал все свое состояние, устраивая похороны своей матери, усердствовал в обрядах, предавал огню жемчуг, золотую и серебряную посуду, тогда как его люди были вынуждены полгода жить впроголодь». Еще Его Величество бранил восьмого господина, называя его «хитрым лицемером, который вместо того, чтобы при жизни родителей выполнять свой сыновний долг, решил притвориться образцовым сыном после их смерти». Как давно преставилась госпожа супруга Лян? Полных двенадцать лет назад, а «правда» всплыла лишь сейчас.

Я подошла к ней и взяла ее за руку. Сжав мою ладонь в ответ, десятая госпожа продолжила:

– Вчера я так разволновалась, что помчалась поговорить с сестрой, но та лишь посмеялась надо мной и велела выкинуть все это из головы. «Победителей не судят – так издавна повелось, – сказала мне она. – Так к чему роптать?» Еще она сказала, что, «раз уж мы рождены в императорской семье, мы пользуемся почетом, недоступным обычным людям, и горести у нас тоже иные, нежели у простого люда. Чем коротать время, заливаясь слезами, не лучше ли относиться ко всему проще и радоваться каждому новому дню? А если и правда „жизнь подойдет к концу, и день тот неизбежен“[89], то, если господина заключат под стражу, я пойду в заточение вместе с ним, отрубят ему голову – и я взойду на плаху. В этой жизни я достаточно поборолась и вдоволь насмеялась, так о чем мне сожалеть?»