И она снова не отвечает.

– Проклятие, возьми же трубку, Кен! – тихо бормочу я.

В голову не приходит ничего, что могло бы меня остановить, поэтому я беру ключи от машины с кухонного стола и направляюсь к входной двери.

Я сую ноги в ботинки и распахиваю дверь как раз в тот момент, когда на моем этаже останавливается лифт. Я тут же поднимаю взгляд.

Кеннеди стоит там, внутри, в насквозь промокшей одежде. Волосы прилипли к лицу, она тяжело дышит. На ногах у нее эти чертовы кеды, но вода залила весь пол лифта. Она поднимает глаза и видит, что я наблюдаю за ней, стоя в дверях квартиры с ключами от машины в руке.

– Привет, – говорит Кеннеди, с трудом переводя дыхание.

Я выдыхаю впервые с тех пор, как началась эта чертова буря. На меня накатывает волна облегчения размером с цунами, мое тело буквально обмякает от спадающего напряжения. Но я не могу пошевелиться, ошеломленный тем, что она здесь. С ней все в порядке! И только когда Кеннеди бежит ко мне по коридору, я понимаю, что все тревожные мысли начинают утихать и обретать смысл.

Но все равно мой голос не звучит нежно или мило, когда я спрашиваю:

– Какого черта ты здесь делаешь?

Моя жена тяжело дышит, останавливаясь у моей двери. Пол вокруг нее залит водой.

– Проклятие, ты что, приехала сюда на машине? – продолжаю я.

Кеннеди отрицательно качает головой, и это успокаивает меня лишь на мгновение, прежде чем она признается:

– Я сюда прибежала.

– Это восемь долбаных кварталов, Кеннеди!

– Да. Я в курсе.

Я чувствую, что снова набираюсь сил. Чувствую, как оживают мои нервы, хрупкие и огрубевшие. Неужели она не понимает, как опасно находиться на улице в такую погоду? Она мокрая с головы до ног, вероятно, из-за этого заболеет, и ей повезло, что по дороге сюда с ней не случилось чего-нибудь похуже.

Мой страх говорит за меня, когда я повышаю голос:

– Какого черта ты это сделала?

Ее плечи расправлены, а в голосе ни тени сомнений. Она говорит:

– Я не хотела, чтобы ты был один.