Я подскакиваю с дивана, в голове словно туман. Рори обещала проведать меня попозже, однако у моего телефона по-прежнему снята трубка. Разумеется, Рори не могла не сдержать слово.

Я тороплюсь в прихожую, вожусь некоторое время с цепочкой, потом с задвижкой. Сильный порыв ветра выталкивает дверь и обдает меня целой завесой холодного дождя. Откинув с глаз волосы, я вижу его. Энсона.

Его силуэт заполняет весь дверной проем, и несмотря на годы, его ни с кем не перепутать, хотя мне и не видно его лица. Уличный фонарь светит ему в спину, плечи горбятся под ветром и дождем. Я смотрю на него во все глаза, дыхание становится стесненным и поверхностным. Сорок долгих лет я рисовала в воображении этот момент – как увижу его еще раз, как скажу ему все то, что хотела бы сказать до нашего расставания. И вот теперь, когда он стоит на моем крыльце под проливным дождем, я не могу вымолвить ни слова.

Он проводит рукой по лицу, стирая с глаз струи дождя.

– Мне нужно войти. Это ненадолго.

Я отступаю, позволяя ему зайти в дом. Услышав стук закрывшейся двери, быстро оборачиваюсь, боясь, что он остался снаружи, однако он стоит в прихожей, напряженно вытянув руки по бокам. Его пиджак и рубашка промокли, волосы от дождя гладкие и прилизанные.

Я вдруг вспоминаю про свои голые кисти рук и тут же сую их в карманы, мучительно сознавая, что встречаю его в халате и босиком. Секунды бегут одна за другой, а мы все стоим, глядя друг на друга, и я ловлю себя на том, что пытаюсь увидеть себя его глазами. Сорок лет – очень долгий срок, и особенно долгий для женщины. Видит ли он во мне по-прежнему ту девушку, которую встретил однажды в коридоре американского госпиталя? Или за столько лет я стала ему чужой и незнакомой? Это, конечно, не должно иметь для меня значения – но почему-то все же имеет.

– Сейчас принесу тебе полотенце, – сдавленно говорю я.

Когда я возвращаюсь, на мне уже белые хлопковые перчатки. Энсон переминается между прихожей и гостиной, перед самым ковром. Я вручаю ему полотенце и отступаю назад, в гостиную.

Он пытается промокнуть рубашку, затем яростно вытирает волосы и наконец оставляет все как есть. Когда он протягивает мне полотенце, я продолжаю держать руки в карманах.

– Просто положи на кресло.

– Ты, я вижу, говоришь теперь без акцента, – безучастно замечает он.

– В моей жизни многое изменилось. – Мне больно видеть пустоту в его глазах, но я заставляю себя встретиться с ним взглядом. Он что, явился с извинениями? Или хочет объясниться? Нет, я вижу, что ничего подобного нет и в помине. С чем бы он, впрочем, ко мне ни пришел – мне нужно, чтобы он поскорее все высказал и ушел.