В тот момент Шона попрощалась с наивной и глупой фантазией о том, что мать посердится, а потом скажет, что они как-нибудь справятся и малыша полюбят, что бы там кто ни думал. А мать продолжала обличительную речь, ее слова были холодными и жестокими.

– Если оставишь ребенка себе, вся жизнь пойдет под откос. Люди будут тыкать пальцами в ублюдка Шоны О’Брайен. Ты этого хочешь? Лично я умываю руки, убирайся отсюда немедленно вместе со своим греховным приплодом.

– Почему ты такая жестокосердная, мама?

– При чем тут жестокосердие? Я реалистка. Если хочешь когда-нибудь переступить порог этого дома и увидеть отца, ты поступишь так, как следует…

– В тот же день я уехала и, если бы не отец, никогда не вернулась бы домой. Потом, когда ребенка… – она поправилась, – когда тебя удочерили, мать ни разу не спросила, что с тобой случилось, и я никогда не заговаривала об этом. Как будто ничего и не было.

Она печально посмотрела себе на руки.

– Теперь я знаю, что она лишила себя и моего отца шанса стать бабушкой и дедушкой. Это была не только моя утрата, но и их тоже.

Деметриос взял ее за руку.

– О, Шона, от тебя отвернулись те, кто должен был заботиться больше всего.

– Все, кроме Рокси.

Она улыбнулась своей самой дорогой подруге, а та повернулась к Грейс и сказала:

– Я сказала, что смогу вырастить тебя сама.

– Это было бы здорово, – улыбнулась Грейс. – Теперь вы были бы мне почти тетушкой.