– Какая разница?
– Разница в том, что я тебя люблю, – сказала я. – И в том, что я очень сердита за то, что ты не впускал Антона в мою жизнь. Если мы собираемся продолжить, я должна понимать, что у тебя на сердце… И что в голове.
Он замотал головой и зажмурился.
Я попыталась снова.
– Я понимаю, что это должно быть очень тяжело, потому что мама предала тебя и ты растил дочь, которая была не твоей, – дочь, про которую жена лгала тебе. Тебе не кажется, что настало время поговорить об этом?
Он держался.
– Папа, пожалуйста, поговори со мной, потому что я летала в Италию еще и по другой причине, и теперь очень важно прояснить все до конца, потому что я больше не могу жить во лжи. Врать тебе. Ты теперь единственный отец, который у меня остался. – Он продолжал смотреть в другую сторону, и тут я сказала ему правду: – Антон упомянул меня в своем завещании.
Наконец папа повернул голову на подушке и посмотрел на меня, но все еще продолжал молчать.
– Потому я и поехала туда, – продолжала я. – Я остановилась на винодельне, я встретилась с семьей – с его двумя детьми, моими единокровными братом и сестрой. Папа, он оставил мне все. Всю винодельню. Все деньги. Все.
Брови отца взлетели высоко на лоб.
– Что он сделал?
– Я знаю. Я тоже была в шоке, потому что даже никогда его не видела и он не пытался общаться со мной. Все это время я считала его ужасным человеком. Я не хотела встречаться с ним из любви к тебе, и я думала, что он изнасиловал маму, или что-то в этом роде, но это все было совсем не так, и, как выяснилось, ты знал об этом. – Я внимательно посмотрела на папу. – Ты знал, что Антон любил маму и что он провел всю свою жизнь, тоскуя по ней, и он сдержал данное ей обещание – никогда так и не говорил мне, что он мой настоящий отец. Все время, пока был жив.
Морщины на папином лице стали еще глубже.
– Но ты всегда это знал, – продолжала я. – Мамина страшная тайна на самом деле вовсе не была тайной.
Он замотал головой.
– Я не знал.
Разочарованная сильнее, чем можно было предположить, я тоже зажмурилась.
– Пожалуйста, не надо мне врать, папа! Я
Папа лишь моргал, а его щеки заливались краской.