Как и у любого человека, у меня есть недостатки. Я несерьезная, безответственная и немного избалованная. Мне не нравятся сложности и трудные задачки, я ненавижу соревноваться, бороться и кому-то что-то доказывать. Я, как бы сказал Иван Сергеевич, не сильнейшая, а значит, и место под солнцем для меня, вероятно, не предусмотрено. Я не лучшая, не совершенная и не блестящая, я недостаточно умная, чтобы сдавать профильную математику, и хожу с распущенными волосами, хотя это ужасно неудобно.

Я много чего не умею, страдаю повышенной тревожностью и принимаю ее за сверхъестественные способности. Я смеюсь над глупыми шутками и больше всего нравлюсь себе в красном платье. Я пьянею от одного глотка шампанского и, влюбившись, могу отправиться посреди ночи в соседний район.

Но зато я умею дружить. И любить. И ни за что не пошла бы на подлость из корыстных целей или ради самоутверждения. Я никому не желала зла и боли, как бы тошно ни было на душе. Да, так было раньше, потому что после всего, что произошло и вскрылось, мое понимание добра и зла перевернулось.

Тим был прав. То, что я увидела, потрясло меня намного сильнее, чем если бы Ершов разыграл сцену, подобную той, которую записал Матвей, унижая Ксюшу.

Вот только почему Рощин не показал мне эту запись сам? Или не прислал анонимно, как у них это принято, а отнес математику? Каким образом Мартов мог сделаться Гудвином, если не участвовал в их общей договоренности? И о каких ролях говорил Тим?

Вопросов оставалось много, слезы закончились, и жалость к себе на этот раз не помогла. Ксюша предлагала переночевать у меня, но я не захотела. Всю ночь, лежа под открытым окном, я прокручивала то сцены из ролика, то нападение Ивана Сергеевича, то горячие встречи с Ершовым, то слезы Мартова в детском домике, то ярость Тима в лифте. Кирилл снова написал, что «нужно поговорить», но, даже если он надумал в чем-то признаться, теперь это уже не имело значения.

Может, я и в самом деле такая, как они обо мне говорили и думали? Может, я действительно заслужила унижение, оскорбление, публичную порку и сожжение на костре? Может, я и правда была холодной, бесчувственной, развратной стервой, которую, кроме собственных развлечений и выгоды, ничего не интересовало? Но это же не так! Просто я не собиралась никого любить так, как этого хотели они, как ждали Мартов или Кеша, набивая себе татуировку. Я не знала, как нужно «правильно» любить и что нужно испытывать. В кино и книгах описывали большое и умопомрачительное чувство, ради которого можно отправиться хоть на край света, но ничего подобного со мной не происходило.