— Мам, сделай фото, — Лера протягивает телефон. — У меня рука дрожит, прикинь.

— Конечно, — я беру телефон, и правда: дрожит. Аппарат ловит его лицо — знакомое до боли. Он улыбается, как мальчишка, который выпросил у училки поставленную «пятёрку». Лента комментариев взрывается сердечками. «Гордость города», «наш человек», «лучший отец». Я улыбаюсь тоже — мне приятно это читать. Не потому что «люди оценили», а потому что я знаю цену каждому слову, которое сейчас прилипает к его имени.

Меня шатает от счастья и от слабости одновременно. Врач недавно сказал, что мне «нужно беречь силы». Я берегу: сижу, дышу, улыбаюсь. Я пока не работаю — официально «по состоянию». Директор сада плакал и говорил «мы вас дождёмся», девочки дарили ромашки из бумаги и варенье «чтоб сладко было». Я храню баночки на верхней полке. Иногда они кажутся мне медалями. За стойкость. За то, что не распалась.

— Виктория Ивановна, — ко мне наклоняется мужчина, представляется: он «советник». — Ваш супруг — пример. Настоящая история успеха.

Я киваю.

История проста, как считалка: склад — такси — курьер — предприниматель — общественный совет — комиссия — партия. Кто-то помогал, кто-то мешал, но чаще — он сам. Он умеет учитывать людей, как бухгалтер учитывает нули: аккуратно, без фанатизма. Он умеет благодарить. Он умеет держать слово. И он умеет держаться так, что рядом хочется идти.

Лера, сияя, снимает сторис:

— «Мы это сделали!»

Смеётся, прикрыв рот ладонью, — как в детстве, когда крала у меня из теста кусочек. Я смотрю на неё и чувствую странное спокойствие. В нашей жизни вечно гремело — ремонты, кредиты, протоколы, нервы, анализы. А сейчас — тишина посередине праздника. Надежная, как добротный стул.

Его выводят в коридор для «нескольких слов прессе». Я иду следом — не напористо, с достоинством человека, который умеет ждать у дверей кабинета с резным стеклом. На нас летит запах холодной улицы и крахмальной рубашки. Он оборачивается, быстро, как будто провёл черту маркером:

— Там мои? — показывает на складной платок в моём пальто.

— Твои, — улыбаюсь. — Как и я.

Он смеётся глазами. Наклоняется — почти невидимо — касаясь щекой моей височной кости.

— Спасибо, — шепчет. — Что дождалась.

Ну что ты. Я не дождалась — я была рядом. Мы вместе. Мы — это и есть «дошли».

Возвращаемся в зал. Его усаживают за «стол президиума». Рядом — люди, чьи фамилии мы раньше произносили как географию: «центр», «совет», «управление». Они наклоняются к нему, говорят быстрыми кусочками: «комитет», «повестка», «финансирование», «наша позиция». Он отвечает так же — ровно, ясно. Я попиваю воду из тонкого пластикового стакана и вдруг вижу — у него дрожит указательный палец на блокноте. Самую каплю. Это его единственная выданная слабость за вечер. И я знаю: он волнуется не из-за формулировок. Он боится оступиться. Он всегда боится оступиться и не имеет права. Так он считает. И мне хочется положить руку ему на плечо и сказать старое, домашнее: «Ты человек, и я рядом. Ты дома и боятся нормально».