Светлый фон

твое лицо на мраморе для бедных;

твое лицо на мраморе для бедных;

 

поодаль нимфы прыгают, на бедрах

поодаль нимфы прыгают, на бедрах

 

задрав парчу.

задрав парчу.

 

— Вот кто хорошо устроился! — проворчала Галка и выключила радио. — Горланить научился, а вести себя по-человечески — нет. Козел малолетний. А лет через десять совсем мудаком станет!

— Все живут, как могут, — медленно проговорила Таня, облизнув губы. Или не живут. Запертые в четырех стенах. Но этого она уже не произнесла.

— Ну этот-то может! Девчонкам головы дурить и пироги жрать. Вот скажи, куда мы, дуры старые, смотрели. Развесили уши не хуже Польки. А он и рад стараться. А что? Удобно. За еду платить не надо, за квартиру тоже. Откуда ж они такие берутся?!

— Галя, он не напрашивался. Я его сама привела. Сама, понимаешь?

— Угу, но что-то он не ушел. Это и ж родители, небось, такие же! Вырастили чадо, — Галка помолчала и, понизив голос, спросила: — Ты б, может, Польку того… к врачу. Мало ли…

— Что именно из всего происходящего — мало ли?

— Ой, слушай! Они ж не за ручку держались! Или ты хочешь, чтобы она как ты всю жизнь?

«Как Таня всю жизнь» ей бы и не пришлось. Мать бдела. Весь январь бдела, пока однажды не выдохнула коротко и рвано, в три раза, будто ее ударили в живот. Странно, что выдох облегчения вышел именно таким. Она пересматривала белье в стирке, следила за выброшенным дочерью мусором, обращала пристальное внимание на самочувствие, пока не убедилась, что дочь не беременна.

Хоть эта беда обошла стороной.

И Ванина тайна останется Ваниной.

Ей нередко вспоминались слова, сказанные им будто на автомате, будто он уже не живой человек: «Для вас — это выход с наименьшими потерями». Заранее осудил и вынес вердикт. Татьяна Витальевна — всего лишь человек, который хочет наименьших потерь. Заботился о Поле. А других не щадил. Себя — в том числе.